За окнами Хогвартса потихоньку зрел апрель. Весна шевелилась как-то неохотно и неуверенно, будто сомневаясь, стоит ли игра свеч. Хмурилась, засыпала школу жесткой снежной крупой – но все-таки набирала силу. Школьники, наглотавшись весеннего воздуха, бросали друг на друга влюбленные взгляды, потихоньку встречались в Астрономической башне, в тайной комнате на пятом этаже, целовались возле входа в гостиные, шлялись после девяти по коридорам, игнорируя возможность нарваться на Филча… Снейпу было скучно останавливать их, снятие баллов уже не доставляло ему прежнего удовольствия. Весна ему категорически не нравилась. Она нагло глядела на него своими бесстыжими широко распахнутыми голубыми глазами и дразнилась, заставляя вспоминать собственную молодость, потраченную так бездарно. Появившееся солнце высвечивало всю серость и пыль подземелий, трещины на стенах и мебели… Глядя в зеркало, висевшее возле окна, Снейп обнаруживал новые морщины, которых еще в прошлом году не было, хмурился, и оттого морщины отпечатывались еще глубже. Мерлин, ну неужели все в сорок лет чувствуют себя такими старыми… Поддавшись внезапному порыву, он резким движением задернул шторы в кабинете и зажег свечи. Ему не хотелось ни тепла, ни солнца. Полумрак подземелий – вот что было его домом, его спасением, а теперь и погибелью. Он относился к этому спокойно – раньше или позже, разницы не было. Прятаться удавалось недели две. А потом сухонькая узкая рука взяла его под локоть, и с тех пор каждый день после обеда он прогуливался по покрытым рыхлым ноздреватым снегом дорожкам…а потом по первой, похожей на светло-зеленый пух, траве… Отказать Снейп не мог – ей был нужен провожатый, и солнечный свет замедлял течение ее болезни… Он понимал, почему она не просит остальных пройтись с ней – он один мог за всю прогулку не проронить ни слова и никогда не пытался втянуть ее в разговор. Честно говоря, остальные сторонились ее – даже добрая душа Люпин, вечно готовый помочь всем страждущим. Она однажды что-то сказала Люпину о его сердобольности – больше он с ней не заговаривал… Снейп не жалел её. Общая беда и неразговорчивость делала ее общество если не приятным, то не утомительным. Они никогда не обсуждали ни его прошлое, ни то, как она заразилась чахоткой – Снейп был уверен, что ей пришлось побывать в подземельях Вольдеморта, и притом провести там довольно много времени. Иногда она появлялась в его кабинете по вечерам – и они молча сидели, проверяя домашние работы. Тишина приносила покой. Тишине было место в полумраке, в неярком пламени камина, в складках тяжелых бархатных штор, которые он когда-то привез еще из дома… Профессор Лингвит и сама была частью этой тишины, она ее создавала, и это успокаивало. Любая другая требовала бы внимания – или сама была бы назойливой в своей заботе, а Снейпу претил такой подход. Если она и задавала вопросы, то не требовала однозначных ответов. Иногда можно было ответить на какой-то из этих вопросов через неделю… или немедленно. К Линне (а Снейп уже привык называть ее по имени) он относился как к элементу своей жизни, без которого существование было бы менее комфортным – он тут же делал для себя оговорку, что предмет этот был совсем не функциональным, но все-таки необходимым. А часы все продолжали тикать. К тиканью прибавилось пение птиц (чи-рик, чи-рик, в унисон с часами), стук капели по карнизу, топор Хагрида в Лесу… Правда, когда она сидела рядом, тиканье вроде бы затихало. Возможно, именно потому, что возле нее не хотелось произносить ненужных слов и производить ненужные звуки. Ее окружением была тишина.
| 
Великобритания, 29.04.24.
ДЫРЯВЫЙ КОТЕЛ
ПОДШИВКИ 
