Алхимия тумана. «Есть только два способа прожить жизнь.
Первый - будто чудес не существует.
Второй - будто кругом одни чудеса».
Альберт Эйнштейн
Туман выползал изо всех щелей и закоулков, вязкий и наполненный густым,
тяжелым запахом вокзала: пахло машинным маслом, ржавой окалиной
трущихся о рельсы колес, просмоленными шпалами. Запах ей, впрочем,
всегда нравился. И туман нравился тоже: он часто был созвучен ее
настроению. Особенно сейчас, когда неопределенность положения достигла
пика, а благословенная надежда то ли таяла окончательно вдали, то ли,
напротив, зыбко появлялась в густом тумане будущего.
Туман
расползался по вокзалу, смягчая крики и гудки, окутывал фигуры
пассажиров и носильщиков, смазывая их контуры, превращал в призраки.
Она толком не понимала на что еще надеяться – ждать, что из тумана
вырвется, наконец, знакомая фигура, или трепетать при малейшем шорохе
шагов, пролетающих мимо: вдруг эти шаги сплетутся с насмешливым шепотом
прохожего: «Чего еще ждать? НЕчего!»
До отправления ее поезда
«Лондон-Дувр» оставалось около трех минут. И именно в то мгновение,
когда рука ее в узкой черной перчатке легла на поручень и напряглась,
чтобы одним усилием затянуть всю ее в безнадежное жерло вагона, она
увидела в тумане его.
Внезапно рука отпустила поручень, как ручку
раскаленного котла, но двинуться навстречу высокому блондину в черном
плаще старинного покроя у нее не было сил. Сил не было даже посмотреть
ему в глаза. Поэтому, когда он подошел совсем близко, она стояла,
оледенев, у вагона - высокая и прямая со спрятанным в черное кружево
лицом. Стояла молча, с пересохшими вмиг губами, не в силах вымолвить ни
слова, даже вздохнуть не в силах.
Он, поклонившись, прикоснулся губами к ее руке и быстро прошептал:
«Мадам Вронская! Я разыскиваю Вас не один день. Простите! Но Имение
блокировано, а почта под контролем аврората. Я не мог с Вами связаться»
Она молча, торопливо и сильно, схватила свободной рукой его за
ворот плаща и потянула к себе так, что их лица оказались друг напротив
друга, глаза – в глаза… ***
Дверной колокольчик дома № 13 по улице Гриммо отчаянно звенел.
- Кто это? Наши не собирались сюда сегодня? – Гарольд Джеймс Поттер,
герой войны и глава Авроратского отдела управления отчужденным
имуществом, оторвался от жареного с яблоками цыпленка, которым
потчевала его «без пяти минут жена» - Джиневра Уизли.
Глянув в окно столовой, Джинни едва не уронила салатницу на кувшин с ирландским пивом:
- Лепрекон меня съешь! Гарри! Это опять она! Она уже три раза приходила, а тебя все нет и нет!
- Кто? Как это приходила? Как она вообще дом обнаружила?
- Не знаю. Она не назвалась. Сказала, что ей нужен только ты, по
важному делу. После третьего раза оставила визитную карточку… Только…
Там…ничего нет, просто кусок картона. Смотри сам.
Гарри посмотрел
на кусочек белого картона, и на абсолютно чистой поверхности постепенно
проявились готические буквы, написанные зелеными чернилами: Директор
Школы Магии Драмстранг, Э. Р. Вронская.
Странно. Все очень
странно. Имя ничего, кроме квиддичной ассоциации о финте Вронского, не
вызывало. Если это деловая встреча, то ей следовало обратиться в
Аврорат, если по школьным делам, то в Хогвартс, к Минерве Макгоннагал.
А самое странное, что она смогла подойти к дому, защита которого от
посторонних была гарантирована абсолютно.
Меж тем колокольчик продолжал захлебываться звоном.
«Это даже уже невежливо, можно и колокольчик сломать», - подумал он
раздраженно, отставляя в сторону кружку ирландского пива и горько
сожалея о недоеденном цыпленке.
Джинни между тем уже открывала дверь, и Гарри услышал ее голос.
- Да, мэм, он уже вернулся. Примерно пятнадцать минут назад. Я провожу Вас в кабинет. Шуршание платья и стук шагов по лестнице.
И тишина. Но показалось ему, что вместе со странной гостьей в дом вошло
какое-то мучительное напряжение. Такое, как бывает, когда нет ответа на
простой вопрос, а виноват в этом только ты сам.
«Что бы все это
значило?», - подумал он, и рука инстинктивно покрепче сжала волшебную
палочку. Не нравились победителю Волдеморта странные посетительницы,
против которых не срабатывала защита дома. ***
Двенадцать
ступенек первого пролета и поворот в кабинет. Первая проваливается,
четвертая поскрипывает, на шестой отколот уголок справа, на десятой
несмываемое пятно сине-фиолетового цвета. Ступени совершенно не
изменились. Со времен ее детства, когда дом принимал ее легко – как
гостью. Тогда она любила приходить сюда и играть с другими детьми. А
Дом посмеивался над их играми, но с удовольствием участвовал. В детстве
ей казалось, что Дом ждал их игр и встреч, скучал. Вот и теперь -
словно прошептал: «Наконец-то ты явилась, девочка. Я так устал от этой
мрачности. А где же другие?»
«Иных уж нет, а те – делече…» И где
им быть? Если время ее знакомства с этим домом вместило в себя две
войны… Или все же три? Если считать Гриндевальда…
…А обои в
кабинете так и не сменили! За столько лет! Но клеверное поле все еще
зеленеет по стенам, а глаза привычно, как в детстве, ищут среди этой
зелени заветный четырехлопастный листок – на счастье. Иногда находился.
Но сейчас - нет, не находится! Видно затерялось ее счастье и пропало, в
землю ушло истлевшими травами прошлых лет. ***
- Госпожа Вронская? Присаживайтесь. Чему обязан?
Она не стала садиться, повернулась к нему лицом, не переставая
рассматривать переплетенья трехлопастных листьев на стенах. Даже
говорить начала, не глядя ему в глаза. Негромким голосом, слегка
дрожащим, как ему показалось. И тонкие белые пальцы с очень коротко
остриженными ногтями тоже слегка подрагивали, снимая с головы черный
кружевной шарф. Судя по всему – она не из тех, кто привык быть
просителем, а именно в этой роли она сюда и пришла. А он очень не любил
никаких подозрительных просителей, особенно у себя дома. -
Мистер Поттер, надеюсь, что обстоятельства моего дела извиняют столь
бесцеремонное вторжение. Простите, но только Вы можете мне помочь.
Нет, это просто неслыхано! Обстоятельства дела! Так и обращалась бы в
Аврорат. Опять же – этот цыпленок на кухне и пиво… Он поморщился, но
постарался ответить, как можно мягче. - Я мог бы вполне
принять Вас на работе. Я не сторонник подобного стиля ведения дел. В
послевоенное время и по роду моей деятельности – это не просто
неудобно, это противозаконно. Я не имею права заниматься делами дома.
- Противозаконно? Да? Какого стиля ведения дел? Я не имею понятия ни о
каком стиле. Простите, я давно не живу в Англии, и не совсем поняла,
что Вы имеете в виду. Я приехала вчера по делу своего сына, от которого
перестала получать вести по окончании войны. Я очень беспокоюсь, так
как на протяжении многих лет он был очень аккуратен в переписке,
несмотря ни на что. Подобного молчания между нами не случалось… не
случалось лет около двадцати… И это меня очень пугает. Видите ли,
мистер Поттер, только Вы можете внести ясность в это дело, так как
именно Вы последний видели его живым, судя по слухам и газетам.
Теперь она смотрит ему в глаза. Какое странное лицо! Крупные черты, для
ее возраста очень выразительные. Наверное, в молодости миловидностью
она не отличалась, но именно такое значительное лицо можно себе
представить у Директора Драмстранга. И глаза – очень странные! Однако,
она сказала, что дело касается ее сына. Вронского? Нет, в Хогвартсе не
было ученика с такой фамилией. Хотя нет! Она, пожалуй, и по возрасту не
годится в матери ученикам Хогвартса. Вот в бабушки – да. Значит, это
взрослый человек, и, скорее всего, кто-нибудь из Упивающихся…
Какой-нибудь земляк-сотоварищ Долохова… Но какое у него тут могло быть
имущество? - Нет, мистер Поттер. Имущество меня не интересует.
Меня интересует судьба моего сына. Его нет среди выживших, но и тело не
было найдено. Мерлин великий! Он же ничего не говорил об
имуществе, он только думал. И вспоминал прошедший день на работе. И
вереницы дней до этого дня, занятые с утра до вечера конфискацией,
описью, оценкой и передачей в казну. Имущества побежденных и погибших,
пропавших без вести и посаженных в Азкобан пожизненно.
Странные
глаза! Уставилась, а его словно тянет в жерло тоннеля. И вываливается в
это черное жерло все его недоумение и вся усталость. Чертова
драмстрангская мамаша! Как она сюда вообще попала? Защита не снята, и
не далее, как вчера, он ее сам обновлял! - Простите, госпожа
Вронская, но я Вас не понимаю. Я никогда и ничего не слышал о Вашем
сыне. И абсолютно точно – знаком не был и никогда его не видел. Вам
лучше обратиться в Отдел Идентификации в Святом Мунго, они занимались
трупами после битвы у Хогвартса. Или связаться с родственниками
Долохова - они могут знать о судьбе его земляка.
- Долохов? Причем тут Долохов, мистер Поттер?
- Повторяю, я ничего не знаю о Вронском. И никогда его не видел ни живым, ни мертвым!
- Конечно, не видели. Вронский – фамилия моего второго мужа. Мой сын носил фамилию своего отца. Снейп. Северус Снейп.
- Снейп? Так ВЫ…? Но он же – сирота. Вы же умерли…
- С чего Вы взяли?! Он ясно помнил подсмотренное когда-то: черноволосый мужчина кричит на женщину, а маленький Северус плачет рядом в углу.
Нет! Это не может быть правдой! Его мать умерла, спилась, как и его
отец, осталась в далеком прошлом – та нескладная девчонка с
неприветливым лицом и объявлением из газеты о замужестве с маглом по
имени Тобиас Снейп. Хотя… Нескладное лицо… женщина на перроне,
провожавшая Северуса в школу… Не может этого быть! Такая уверенность и
сила – им не откуда было взяться в том лице! - Ах, это? Но это
было так давно... К тому же это всего лишь короткий эпизод. Ни о чем не
говорит. И не все женщины остаются в той яме, куда их забрасывает
судьба. Некоторые из нее выбираются и находят силы начать все с нуля.
Особенно если их ребенок попадает в беду. И уверяю Вас, что в этом
случае они начинают сопротивляться особенно упорно. Книга. Ее
книга. Истрепанная книга, на полях которой писали два гениальных
зельевара – сын и мать. Как он ее сразу не узнал? Идиот! Лицо! Все
казалось что-то в нем знакомое! Вот и усмехается очень похоже – ехидно
и горько! И глаза эти же проклятущие, и в мозги ему лезет беспардонно!
Сейчас! … Не успел. Победитель Волдеморта – не успел предупредить ее
«Экспелиармос!» - Не стоит, мистер Поттер! Не стоит меня
бояться. Я пришла к Вам не врагом, а за помощью. И я рада, что книга
Вам пригодилась… Но только Вы можете мне помочь. В газетах…
Снейп… Первый взгляд после распределения… Снейп за преподавательским
столом в Большом зале… Снейп на первом уроке, на первой отработке.
Сошедшая с ума метла на его первом квиддичном матче, и твердое
убеждение, что это cнейповых рук дело. Бесконечная ненависть на уроках.
Снейп с кубком для Люпина и с полным презрения взглядом. Снейп и Сириус
в Воющей хижине и балка, падающая ему на голову… Снейп и Каркаров…
Снейп показывает Фаджу свою метку… Снейп у Думосброса, уроки
окклюменции и то, чем они закончились… Дамблдор на Башне… Cнейп на
Башне… Ненависть… ненависть… Зачем она пришла? Здесь не будет
ответа на самый главный для нее вопрос. Кроме ненависти в мальчике
ничего нет. Почему? С первой встречи, с первого урока! Надо ли в этом
разбираться? Проклятый дар – видеть чужие воспоминания и чувства! Если
Северус видел все это – как он продолжал помогать этому маленькому
глупцу? Он обучал мальчика оклюменции? И что же он сейчас не
защищается? Не стесняется своей ненависти? Но что это? О маленькой
Эванс? И Северус в моей старой кофте… Деревья на берегу, детская
площадка – как все знакомо! Нет, Северус не стал бы это никому
рассказывать. Ни за что! А другие? Им эти эпизоды не известны. Он мог
узнать это только в случае… Нет, только не это… Хижина… Волдеморт…
Змея… кровь… кровь ее сына… Великая Моргана, сколько крови!
Гарри молчал, уставившись в ее страшно исказившееся лицо. Молчал,
благодаря судьбу за то, что посетительница вовсе не нуждается в его
рассказе. Сопротивляться ее «Легилеменс»? Зачем? Он не смог бы
рассказывать все это ЕЙ. Не смог бы. Она отпрянула, опустила
взгляд и прикрыла рукой глаза. Каким-то неожиданно беззащитным жестом,
повернув кисть ладонью кнаружи. И слегка наклонилась вперед, ища опоры
второй рукой. А когда нащупала спинку кресла, стоящего рядом, то
вцепилась в темное дерево так, как, наверное, тонущие хватаются за
спасительную соломину: только вряд ли это спасет! - Вы… Вы просто ушли… Вы так просто ушли…
- В этом нет преступленья!
- Нет! Преступленье налицо, Гораций! Клянусь Патриком!
- Не волнуйтесь, мэм, прошу Вас, я ведь никакой не Гораций. Меня зовут Гарри.
- Конечно, Вас зовут Гарри. И Вы не читали Шекспира. Ваша любимая книга
– «История Квиддича», а мой учебник – самое умное из того, что Вы
держали в руках. Преступленье налицо, мистер Гарри Поттер! Вы бросили
его умирать в Воющей Хижине!
- Он был уже мертв, когда мы уходили.
- Не уверена. Он просто потерял сознание от кровотечения.
- Кровотечение было слишком обильным.
- Ерунда. Порой малое количество крови оставляет большой след. Но Вы
пробыли там довольно долго и даже не попытались остановить кровь!
- А как же яд?
- Не смешите меня. Яд? Крупные змеи обычно не ядовиты.
- Но все, укушенные ею умерли от яда!
- Да? Вы, вероятно, знакомы с данными патологоанатомической экспертизы
всех ее жертв? Они все умерли от страха. Страха перед душой Волдеморта,
воплощением которой была его змея.
- Вы… знаете о Хоркруксах?
- Я знаю, что даже магловская собака всегда похожа на своего хозяина,
если он ее любит, а любящие делятся с любимыми своей душой. А о
Хоркруксах… Удивительна Ваша осведомленность, мистер Поттер. Знаете о
столь темных обрядах, а не знаете элементарных вещей! Ведь как зажать
сосуд в ране – знает любой магловский мальчишка старше 9 лет! Вы просто
дали ему умереть! Если он мертв, конечно. Вы возвращались в Хижину
после битвы?
- Нет.
- Нет? Почему?
- Некуда было возвращаться. Хижина сгорела. Я думаю, что он…
- Сгорела? Вы Думаете? Думаете? Что ж, думайте! Это будет полезно – подумать!
Он ничего не видел кроме этих ее жутких черных глаз. Два черных
тоннеля. А потом произошло это – пламя охватило его, и все кануло в
нестерпимой боли – боли горящего человека. Гарри закричал. Его крик
слился c криком Джинни «Открой, Гарри! Открой немедленно!» и c ее
сумасшедшим стуком в почему-то запертую дверь. Он упал на колени и
закрыл лицо плавящимися в ожоге руками, пытаясь спасти глаза. Сколько
это тянулось? И сколько тянется? Ведь все имеет конец. Должен быть
конец и у этой боли, и у этого крика…
…Все прекратилось внезапно:
огонь исчез вместе с болью и пузырящимися ожогами. Жутко обугленные
конечности обрели свой обычный вид также, как и одежда. Осталось только
воспоминание. Если это было воспоминание о конце – чьем? Какое жуткое
наваждение! Нет, она совершенно не имеет прав все это делать! C ним!
Здесь! Никакого права! - Верно, не имею. И я не судить Вас
пришла, не казнить. Мне хочется понять… вернее, мне хочется, чтобы Вы
поняли, мистер Поттер.
- Это было невыносимо.
- Конечно. Заживо сгореть – это ужасно.
- Он был мертв, когда мы уходили…
- Мертв? Но почему вы не аппарировали с ним, пока он был жив? Почему?
Не умеете? А эта Ваша спутница, мисс Грейнджер, кажется? Северус
считал, что это одна из лучших учениц школы. Она тоже не умеет
аппарировать? Хотя, что я говорю! Это ведь о ней писали, что девочка
стерла память родителям в целях их «защиты», а теперь не может вернуть
ее обратно, и ими в порядке исключения занялись в Мунго?!
Почему же Вы не аппарировали, мистер Поттер?
- В Хогвартс нельзя аппарировать… И потом на перемирие был дан всего час.
- Час? А зачем было аппарировать в Хогвартс? Разве нельзя было в
госпиталь Святого Мунго? На это ушло бы минут десять. Его бы там
приняли. Ему бы там помогли… Вы так сильно торопились?
- Да, мне надо было быть в школе как можно скорее.
- Ах да! Для Победы?! Его последняя память во фляжке! Это было так
важно? Или просто это голос крови – истинного сына Мародера
Поттера-старшего? Вполне по-мародерски: бросить умирающего, утащив
последнее – память, любовь, часть души… Вы просто мелкий грабитель,
мистер Поттер.
- Вы не понимаете: эти воспоминания были очень
важны для меня, и для победы, для восстановления честного имени Вашего
сына – тоже!
- Честного имени моего сына? Оно не нуждалось в
восстановлении. Оно всегда было честным. А если Вы ненавидели человека,
спасавшего Вашу жизнь не один раз – это Ваши проблемы.
- Я ему не верил. Не верил, пока не узнал, что он любил мою маму…
- А это ведь не было секретом. Об этом знали и мистер Блэк, и мистер
Люпин – практически – весь их выпуск об этом знал. Тем не менее, это не
рождало в них доверия ни тогда, ни потом… Видимо, им был так важен
авторитет в глазах будущего героя, что остановить Вашу ненависть
простым рассказом об этой детской любви они просто не захотели…
Впрочем, сейчас это не относится к делу.
Итак, вы, мистер
Мародер, бросили моего сына умирать в Воющей Хижине. Хижина сгорела. Вы
получили его воспоминания и использовали их для победы. Вы ведь,
кажется, работаете в Аврорате? И отдел вплотную занимается судьбами и
имуществом Ваших «противников»? Разве сгоревшая Хижина не была
осмотрена? Разве в ней нашли обугленные останки? Это Аврорату не
интересно? Еще бы! Куда интересней подсчет и отчуждение чужого
имущества! Как удачно, что Ваши противники почти все из старых
чистокровных семей! И почти все достаточно обременены этим самым
имуществом! Не важна судьба ни этих людей, ни их родных, зачастую
просто непричастных к делу Темного Лорда никоим образом! Важно только
то, на сколько их можно обобрать под предлогом использования их
достояния Волдемортом… Разве все, что у них есть, можно причислить к
темным артефактам, которые представляют угрозу для простых обывателей?
А Вы, естествено, действовали в том же духе? В Мародерском духе. Вы,
использовав для победы последние мысли Вашего учителя, бросили его, Вы
ничего не пытались узнать о нем после победы, Вы так неуважительно
отнеслись к его… к его с… судьбе?
Знаете,
Мистер-Мальчик-не-читающий-ничего-кроме-Истории-Квиддича, в древности
жил великий маг-целитель по имени Гиппократ. Он оставил после себя
клятву, которую, начиная работать, дают врачи-маглы. Так вот. В этой
клятве, первой же фразой после обращения к богам, они клянутся «считать
научившего меня этому искусству равным моим родителям, делиться с ним
средствами и при необходимости помогать ему в нуждах…». Слышите –
равным родителям! А вы бросили Вашего Учителя, научившего вас первому
защитному заклинанию «Экспелиармос!», умирать от кровопотери. Вы
пальцем не пошевелили, чтобы помочь ему, Вы унесли последнее, что у
него оставалось – воспоминания. Вы использовали их для победы? Ерунда!
Если бы Вы учились лучше и читали больше - в этих воспоминаниях не было
бы нужды – все и так ясно! «Нет, преступленье налицо, Гораций! Клянусь
Патриком!» Но я Вам не судья и не палач. Более того, Вы убедили меня
только в одном: Вы достойный сын своего отца-Мародера. И о судьбе моего
сына Вам ничего не известно так же, как и остальным. Прощайте, мистер
Поттер! Она резко повернулась и двинулась прочь, конец ее
черного шарфа ударил Гарри по лицу, хлестко, как ладонь, дающая
пощечину. Внезапно сама собой распахнувшаяся перед нею дверь оттолкнула
Джинни, которая давно пыталась подслушивать разговор.
Эйлин не
оглянулась на Поттера. Только на пороге бросила последний беглый взгляд
на клеверные обои и сразу же увидела этот четырехлопастный листок -
внизу возле плинтуса, в тени витых ножек старинного кресла в углу: «Ни
да, ни нет! Отличный ответ! Остался надежды призрачный след…»
Несложной мелодией старинной песенки поскрипели под ее шагами ступени: «Прощай, Дом! Теперь уже – навсегда прощай!»
И Дом № 13 на улице Гриммо выпустил ее – одно из немногих своих теплых
воспоминаний, черноглазую девочку с неприветливым и печальным лицом. ***
«Ни да, ни нет! Отличный ответ!
Остался надежды призрачный след…!
Отличный ответ: и да, и нет!» И никаких мыслей, кроме этого. Сил нет ни на какие мысли! И призрак надежды тает и тает.
В Отделе Идентификации в Мунго ей ответили отрицательно. Не было его
среди мертвых. Метаться по Англии по адресам его «соратников» по армии
Темного Лорда? Вряд ли ее там примут.
Попытка разыскать следы
сына в тупике Прядильщиков – не увенчалась успехом. Она нашла дом
опечатанным, а молоденький чиновник отдела управления отчужденным
имуществом объяснил, что дом в тупике Прядильщиков, принадлежавший
Северусу Снейпу, изъят в пользу Министерства Магии, в связи с тем, что
хозяин пропал без вести. Паренек и закончил опечатывание дома в ее
присутствии, рассказав при этом, что библиотека хозяина передана в
Хогвартс для изучения и использования. Он показал ей бумагу,
подписанную начальником отдела Г. Дж. Поттером через день после ее
визита к нему. «Может вы поторопились, и хозяин объявится?» - спросила
она.
- Вряд ли! Мистер Поттер считает, что вряд ли!
- Но ведь хозяин - волшебник. И мертвым его никто не видел.
Парень внимательно посмотрел на нее и, стараясь быть крайне вежливым,
произнес: «Леди, в вашем возрасте можно, конечно рассказывать сказки
внукам, но верить в них… не стоит. Простите, леди! Если вас интересует
этот дом…»
Она просто покачала головой, дом ее не интересовал, она чувствовала, что сына здесь нет уже давно.
Малфои? Имение, к которому она все же аппарировала, оказалось под
плотным наблюдением особой группы аврората. Стало быть, у Люциуса не
могло быть возможности вести поиски и спасательные операции. Хвала
Моргане, что хоть вся семья – живы и свободны! Жаль, что повидаться с
ними не удалось...
Призрак надежды таял все сильнее. И туман на
вокзале Кинг-Кросс уже вполне мог бы поглотить все, что от этого
слабого призрака осталось. Туман окружал ее плотной ватой, гасил все
звуки, кроме звука ударов ее собственного сердца – таких гулких и таких
болезненных. Вместе с надеждой туман поглощал последние остатки
воздуха, и дышать ей становилось все тяжелее и тяжелее. Уходили и
надежда, и дыхание, оставляя только тоску, пустоту и боль: нестерпимую
боль там, где все еще билось, мучаясь и изнывая, цепляясь за последние
клочки надежды, ее материнское сердце… «Ни да, ни нет! Проклятый ответ!
Тает надежды призрачный след…!
Проклятый ответ: и да, и нет!...» ***
Как странно! Картинка из воспоминаний Гарри с маленьким Северусом то и
дело всплывала у нее перед глазами… Странно все сложилось. Первые
шестнадцать лет жизни ее сына они были так близки в пространстве тупика
Прядильщиков, но постепенно, неумолимо и страшно, отдалялись друг от
друга в неосязаемом пространстве взаимонепонимания и страха. И школа
сильно способствовала этому отдалению. Даже не потому, что она по
несколько месяцев не видела подрастающего сына, а потому что … Как
сказал ей тогда Дамблдор? «Мы учим, а не воспитываем»? Вот именно
поэтому. Это жестокое вековое деление на факультеты, рождающее
искаженную шкалу ценностей, странное соперничество, порой переходящее в
страшную детскую ненависть. Северус постепенно научился прятаться от
нее точно так же, как она старательно все его детство пряталась от
Тобиаса, его родных, друзей и соседей. И, прячась каждый в себя, они
все больше удалялись друг от друга. Пока она не увидела ЭТО на его
руке. Сын решил, что так он обрел и силу, и защиту. Наивная, она
помчалась к Альбусу за помощью и советом. Вот тогда Дамблдор и произнес
эту фразу о воспитании. А она, поняв, что, прячась в свой страх и
бессилие, упустила самое важное - сына, и, надеясь его вернуть, сделала
свой выбор. Просто ушла от мужа. Год болталась в магловском Лондоне на
подсобной работе, по вечерам отправляя во все известные ей научные
центры алхимии свои крупные и мелкие разработки. Ответили Прага,
Барселона и школа Драмстранг. В эту школу она через год и переехала,
чтобы вести зельеварение. Тобиас к тому времени оформил развод, а один
из попечителей Драмстранга и ученик ее отца Збигнев Вронский сделал ей
предложение. Из Эйлин Снейп, в девичестве – Принц, она превратилась в
пани Елену Вронскую. Но самое главное не это. Главным были письма сына.
Письма, которые вначале коротко и нехотя, а потом тепло, подробно и
нежно он писал для нее именно с того года – его последнего года
обучения в Хогвартсе и первого года ее свободы. Письма, которые они оба
очень конспиративно посылали магловской почтой, писали, только им двоим
известным невидимым для других составом, и уничтожали по прочтении.
Уничтожать было мучительно жалко, но оставлять подобные документы -
опасно. Замечательно то, что волшебство этих писем не исчезло, а вполне
в соответствии с алхимическим Законом Сохранения преобразовалось в
совершенно новое удивительное понимание между матерью и сыном. С ее
отъездом из Англии расстояние между ними увеличилось, но внутренне они
сближались все сильнее и сильнее. Где-то на пятом году переписки она
была совершенно счастлива этой близостью и пониманием между нею и
сыном. И теперь, стоя на перроне среди тумана и чужих дорог, думала
только об одном: «Не хочу. Это не естественно в любом из миров – терять
и оплакивать своего ребенка. Я так люблю его. Я все отдам, что есть,
даже годы оставшейся жизни, только бы знать, что он жив. Даже, если он
всегда будет далеко-далеко, и если мне не будет позволено его увидеть
никогда, пусть хотя бы знать, что жив… это – самое главное».
Но с
каждой минутой, приближавшей отправление поезда, где-то там возле
сердца, где вероятно и обитает душа, чувствовала она страшную ледяную
пустоту, которая разрасталась и постепенно заполняла все ее существо.
Разрасталась, не оставляя ни души, ни надежды.
…А туман все полз изо всех щелей и закоулков, вязкий и наполненный густым, тяжелым запахом вокзала… ***
… До отправления ее поезда «Лондон-Дувр» оставалось около трех минут.
Внезапно рука отпустила поручень, как ручку раскаленного котла, но
двинуться навстречу высокому блондину в черном плаще старинного покроя
– у нее не было сил. Сил не было даже посмотреть ему в глаза. Поэтому,
когда он подошел совсем близко, она стояла, оледенев, у вагона -
высокая и прямая, со спрятанным в черное кружево лицом. Стояла молча, с
пересохшими вмиг губами, не в силах вымолвить ни слова, даже вздохнуть
не в силах.
Он, поклонившись, прикоснулся губами к ее руке и быстро прошептал:
«Мадам Вронская! Миледи, я разыскиваю Вас не один день. Простите! Но
Имение блокировано, а почта под контролем аврората. Я не мог с Вами
связаться»
Она молча, торопливо и сильно, схватила свободной
рукой его за ворот плаща и потянула к себе так, что их лица оказались
друг напротив друга, глаза – в глаза…
…И она не дала сказать ему ни слова. Зачем говорить?
Если надо без промедления лететь туда,
где среди каши из банковских счетов,
всех существующих на свете сортов виски,
улыбок прелестной светловолосой Нарциссы,
страхов за крошечного Драко,
страхов за подрастающего Драко
и страхов за взрослого Драко,
среди пьяных мужских рож и смазливых девичьих лиц,
среди развалин, кладбищенской пыли, павлиньих перьев,
голов домовых эльфов, гоблинских расписок и поломанных детских игрушек,
где в каше воспоминаний Люциуса Малфоя есть самое важное:
меж темных ковров старинной спальни и разноцветных бликов от оконных
витражей, на подушке под темно-зеленым пологом увидела она лицо сына.
Живое и серьезное черноглазое лицо ее маленького Принца, ее седого
мальчика c перевязанной шеей и томиком Шекспира в руке. И увидела так
четко, что на странице, заложенной сухим четырехлопастным лепестком
клевера, она сумела прочитать верхние строки:
« - В том преступленья нет!
- Нет! Преступленье налицо, Гораций! Клянусь Патриком!» - Он…?
- Жив, миледи, конечно – жив! Пойдемте… The END
|
Великобритания, 05.05.24.
ДЫРЯВЫЙ КОТЕЛ
ПОДШИВКИ 
