N+10 страница из уничтоженного дневника Северуса Снейпа: «…ропит с докладом. Боюсь, мне придётся отказаться. Совсем. Сначала это было просто интересно. Теперь же…Меня пугает то, что я вижу под слоем краски. Они не картины. Она не картина. Человек. Живой человек, погребённый среди маслянистых лютиков и вечнозелёной травы. Замурована. Это темница. Клетка. Но как? Когда я смотрю на неё, мне кажется, что внутри как будто звенит всё. Я чувствую, что наша встреча не случайна. Знак? Тогда я должен узн…*клякса* Вчера пришло письмо от Люциуса. Через месяц у него в поместье. Почему предупреждают так задолго? И это собрание…На общее собрание меня вызывали лишь однажды – тогда, впервые. Обычно Вол…*жирно зачёркнуто* Лорд присылает список или вызывает сразу к себе. Там что-то будет. По-моему, я стал излишне подозрительным». - Ты должна рассказать мне. - Нет, - как отрезала. - Грэйс, это важно, - с нажимом продолжаю я. - Нет. Губы плотно сжаты. Взгляд твёрд. И пуст, как ни странно. Будто наглухо закрылась. Прости, Грэйс. Я чувствую, каково тебе. Но… - Мне важно знать это. - Зачем?! – вдруг вскакивает. Кулачки плотно сжаты. Рыжая прядь выбилась и падает прямо на курносый нос. - Ты, - фыркает, пытаясь сдуть волосы. – Не, - снова фыркает. – Понимаешь! – с остервенением заправляет надоедливую прядь под шляпку. - Так объясни мне!!!! – сам не заметил, как сорвался на крик. - Грэйс, - продолжаю, чуть успокоившись. – У меня такое чувство, что мне придётся с этим столкнуться. Коряво как-то. Ну а как ещё-то сказать? Чувства – в слова… Я никогда не был силён в трансфигурации. - Значит, понять хочешь? – нехорошо прищурила левый глаз. – Понять… Хмыкнула. Что-то мне не по себе. - Так пойми же, что для вас, для людей, мир красок - глухой лес! Она стоит совсем близко, к… к границе, что ли? Не знаю, как назвать то пространство, что разделяет нас. Но у неё глаза сверкают. Я так и вижу, что там, внутри, всё полыхает. Почему, Грэйс? Зачем ты так бережёшь свой секрет?.. - Ты не поймёшь. Никогда не поймёшь. Ты просишь объяснить, но как? Как мне передать словами, каково это в один чудесный день проснуться на картине?! Как объяснить, что чувствуешь, ощущая себя всего лишь краской?!!! О! Я придумала! – злая улыбка. – Просто стань картиной! Стукнись об раму, когда будешь мерить шагами свой холст, полюбуйся пару дней вечным солнцем, понюхай цветочки, которые из года в день всё такие же жёлтенькие и душистые, поваляйся на вечной травке… и, может, тогда ты, наконец, поймёшь, что картинам не нравится говорить о картинах!!!! Молчим. - Что с тобой сегодня? – не выдерживаю я наконец. Вздыхает и виновато опускает глаза. - Лето скоро. Уедешь. Не могу её понять. То кричит, то улыбается, то плачет, то хохочет. Не успеваю за ней. Стянула шляпу и положила её на стол. И правда, неуместно как-то. Там зима за окном, а она в шляпке. Соломенной. С ленточкой… розовой такая … ненавижу розовый. Легкомысленный цвет. Беспечный, наивный. Как и Грэйс. Смотрю в окно. Не поверите, сколько гордости, когда смотришь в окно, которое сам нарисовал. Прям так и распирает. Ведь снежинки-то падают. Прям как настоящие. Только большие уж очень - как хлопья, только не совсем. Боялся перестараться, называется. А вообще красиво получилось. Такой снег и летом не растает. Лето… совсем скоро. Чуть больше месяца осталось. А потом… Мерлин, а потом-то что? Экзамены. Дурацкие парадные мантии и колпаки с кисточками. Диплом в красной обложке. Выпускной. Шум, головная боль, целующиеся парочки и счастливые лица сокурсников. Что-то ещё. Забыл? Забыл. Забыл… Лето… Столько планов, надежд… Университет, факультет наук о материалах и зелья, зелья, зелья. Что же забыл? Ведь вертится – чуть-чуть и схватишь! Но что же… Нет, Лорд не то, да и это тоже… что же забыл?.. вот лето кончится, опять в Хогва… вот!!! Если бы Северус имел представление о таких физических явлениях, как ток и проводимость, он, несомненно, сравнил бы шарахнувшую его мысль с разрядом тока, а всего себя – с огромным бруском железа – настолько быстро понимание и осознание этой случайной мысли растеклось по венам, приводя в лихорадочно-возбужденное состояние каждую клеточку. Нет, я, конечно, хотел… да что там, я мечтал! Уехать, вырваться, забыть! Оставить Поттера, Блэка - там, позади, в отвратительных воспоминаниях о школьной жизни. Так и будет, только вот… ведь и ещё кое-что придётся бросить навсегда. Холодно. Здесь очень холодно. Кутаюсь в мантию. Воздух вокруг вдруг стал ледяным и колючим. Будто я стою там – за нарисованным окном… совсем один посреди белой, засыпанной снегом равнины. Ведь так и есть. Так будет. Совсем один. - Эй, с тобой всё в порядке? Ну, разве можно так смотреть? Так виновато. И так печально… Грэйс, мне так жаль. - Это ничего, что три месяца, - улыбается, а улыбка вся подрагивает. – Ведь потом опять приедешь. Что?! - Ведь приедешь? – с надеждой и так… умоляюще, что ли. Должно быть, моя растерянность отразилась на лице. Не знаю, что сказать. - Ну, сколько осталось? Год? Два? Она опять так близко. Ещё бледнее в свете зимнего утра. И снег за её головой. Там, в окне. Снежинка за снежинкой. И кажется, будто они тают, оседая на её волосах. Таких рыжих, ярких, тёплых… как и вся она. Грэйс. - Ну что же ты молчишь? – опирается руками на раму, силясь наклониться – вот ещё чуть-чуть и перегнётся, но нет – оно держит, не отпускает, вцепилось. Равнодушное, холодное, пустое… полотно, холст. Вдруг накатывает отвращение. К себе, к этому уродливому рисунку, который я создал. Который тоже держит её. Ещё одна клетка. Новая тюрьма. Неумелая, размазанная, уродливая в своей простоте. Опираюсь на стену. Голова кружится. И всё так странно. Всё так неправильно. Этот день. Этот вечер. У нас так мало времени. Совсем чуть-чуть. Сколько раз я смогу придти за этот месяц? Как много я успею сказать, прежде чем навсегда уйду? О нет, Грэйс. Не год и не два. Ничего. У нас ничего не осталось. Только несколько вечеров впереди. А потом белая равнина, засыпанная снегом, где ты совсем один… И только ветер. Ледяной, безжалостный, продувающий насквозь… И нет ничего тёплого, кроме воспоминаний, которые никогда не согреют, потому что мне будет страшно вспоминать тебя. Ведь мне всё ещё так страшно. Ведь я знаю, что это не всё. Я уеду, но всё не случайно. Я, ты… Картины, краски. Что же чувствую? Что так гнетёт? Почему я так боюсь твоего холста, Грэйс? И как мне спросить, как узнать, если ты не хочешь рассказывать? Как объяснить тебе… как? За что тебя наказали? За что так мучаешься? - Северус, в чём дело? Я стою, тяжело дыша. Будто за эти десять секунд пробежал много миль. Я поднимаю глаза и силюсь улыбнуться. Но как сказать ей? Как сказать, что этот месяц последний? - Ты что-то побледнел, - взволновано. – Тебе нехорошо? О да, Грэйс. Мне нехорошо. Мне ужасно. - Ты будешь скучать? – вдруг спрашиваю. И ведь знаю, что не хочу слышать ответ. Знаю, что сейчас там внутри всё сожмётся. И опять вдруг так противно. - Конечно, - удивлённо моргает, словно: «А как же иначе?». – А представляешь, ты осенью вернёшься. И что-то в тебе изменится. А я всё такая же. И всё ещё здесь. И ты опять придёшь. А я как завоплю… или завизжу… или… не знаю как… заору, одним словом, и прямо запрыгаю от радости. Или закружусь. Вот так, - начинает кружиться, широко раскинув руки. Пышная юбка надувается колоколом, косички смешно разлетаются. Она любит кружиться. Как же я без тебя, Грэйс? Опираюсь о стену. Тру переносицу. Голова разболелась. Дышать нечем. Оттягиваю воротник свитера. Воздуха не хватает. - И, может, ты даже улыбнёшься. Нет, ты непременно улыбнёшься! А я засмеюсь и очень захочу тебя обнять… - перестаёт кружиться. Стоит прямо напротив. Светлая и счастливая. Как ей это удаётся? Сначала вредная и капризная, потом трогательная и грустная, а сейчас… сейчас она вот такая. Я хочу отвернуться. Хочу уйти. Убежать отсюда. От неё. От её взгляда. Такого доверчивого… ведь она верит, что я вернусь. Мне никогда не давали на вид семнадцать… Мерлин, как же душно. - Да что с тобой в самом деле?! – топает ножкой. - Не знаю, жарко здесь очень, - прочищаю горло. Даже голос как будто пропал на мгновение. - Ты какой-то расстроенный, - обеспокоено вглядывается мне в лицо. – Это из-за того, что я так грубо сначала, да? - Нет, - качаю головой. – Всё в порядке. - А хочешь, я расскажу? Всё, всё, всё расскажу! Только не смотри так, ладно? – заглядывает мне в глаза. Такая поникшая, виноватая. Грэйс… - Правда, расскажешь? – цепляюсь за слова. Она не должна знать. – Всё, всё, всё? Перенимаю её полушутливый тон. Не нужно её расстраивать. Ведь она опять заплачет. Нет, я не хочу, пусть улыбается. Пусть я пожалею потом. Ну и что. Зато сейчас она улыбается. - Пойдём, я к себе вернусь. Вот только черешню возьму! – достаёт платок, чтобы завернуть ягоды. – А знаешь что? – кидает весёлый взгляд исподлобья. – Я тебе всё расскажу, чтобы никаких секретов не было. Ведь мы теперь друзья? И снова смотрит. Теперь уже выжидательно. - Конечно, - слабо улыбаюсь. И в коридоре опять очень холодно. Картина Северуса замечательна, но…лютики, поляна…когда-то я сказала, что это ад, в котором я живу…да, всё так, но маленькая поправка: это ад, без которого я не могу жить. Я говорю: «Моя картина». А холст молчит. Но и я, и он – мы оба – знаем, кто здесь хозяин. Поэтому я возвращаюсь к себе, завернув в платок несколько ягодок черешни. Прыжок в пространство, полёт сквозь холод камня, и вот – я дома. Солнце режет глаза, и я, щурясь, низко надвигаю шляпку на лоб. После тихого уюта зимнего пейзажа летний зной раздражает совей ненатуральностью. Опустившись на траву, развязываю платок. Пять крупных спелых черешен. Мерлин, я люблю его… Снимаю шляпку и ловлю его взгляд, полный нетерпения и…вопросы. Столько вопросов, на которые я не хочу отвечать. Пару минут мы просто молчим. - Мне будет легче, если ты станешь задавать вопросы. Не люблю рассказывать. - Хорошо, - на секунду задумывается. – Это наказание? - Да, - просто отвечаю я. Кивает словно каким-то своим мыслям. - Жестоко, не находишь? – усмехаюсь я. - Очень, - внимательный взгляд. Долгий, прожигающий. – Кто наказал вас? - Возможно, мы сами себя наказали, - отвожу глаза. Вздыхаю. – Слишком самовлюблённые, счастливые одним своим существом, тщеславные… - Разве это так плохо? - Жить лишь собой и только для себя…это ужасно, - беру в руки сорванный лютик. Увядший, сморщенный. Разглаживаю тоненькие лепестки пальцами. - Если за это наказывают так страшно, то что же ждёт, скажем, за убийство? – усмехается. Но как-то невесело. Ему страшно. - Не знаю, - честно отвечаю я. Странно, но этот вопрос меня никогда не интересовал. - Итак, вы наказаны, - констатирует он. Я киваю. - За самовлюбленность. - За боль, - поправляю я. Удивлённо вскидывает бровь. - За чужую боль. Боль, которую мы причинили. Это тяжелые слова. За ними и последуют самые страшные вопросы. - Расскажи мне, - шепчет он. В его широко распахнутых глазах страх, ужас непонимания и жажда знания. Наша, моя тайна влечет его, манит. Но почему мне кажется, что я не должна это делать? Холст и его погубит. Высосет душу. Я чувствую. Чувствую это. И начинаю говорить. - Взгляни на нас. Не на меня – я не совсем то, что нужно. Взгляни на других. Там, дальше по коридору. Блеклые, потрескавшиеся от времени. Забытые и ненужные. Хоть одно имя говорит тебе что-нибудь? Злые, раздражённые, молчаливые или безразличные. В них не осталось ничего, что зажигает изнутри. Они мертвы. Давно мертвы. Лишь единицы держатся, крепятся. Но впереди вечность, и их не хватит. Одни с ума сходят, потому что принять это так невозможно, так страшно…Ведь мы как будто даже живем. Ведь и я могу любить, ненавидеть, быть несчастной, счастливой…Но уйти нельзя. Ты понимаешь? Я буду здесь вечно. Всегда. Ты уйдёшь. А я останусь… Я словно начинаю бредить. Сжимаю лютик. Всё крепче и крепче. И слов своих не понимаю. - Здесь думают лишь об одном: когда придёт конец? Здесь лишь одна мечта – свобода. Он подходит совсем близко, берётся обеими руками за раму, словно хочет встряхнуть. Но нет, он не пытается меня остановить, заставить замолчать. Он слушает. Впитывает каждое слово. И наконец, перебивает: - Эта женщина…Ляпсус, кажется. Что она? - Эгоистичная певичка. Слава, слава, слава….Скольких она сделала несчастными! Растоптала, выбросила чужую любовь. А теперь – ненужная клякса. Меня всю выворачивает от собственных слов, и так противно. Но я отвечу, чтобы он не спросил. Теперь уже поздно - Тот мужчина в начале коридора? – продолжает он. -Люсьен. Одни амбиции. Мог только ненавидеть и презирать. Единственную, кто любил – отверг, высмеял. Ему есть за что платить, - спрашивай, Северус, спрашивай. Ты прав, ты должен это знать. - Девчонка через одну справа, - быстро называет он. Его пальцы дрожат, а глаза горят каким-то странным возбуждённым огнём. - Злобная, отвратительная, стервозная. Тут всё и так понятно, - улыбаюсь, болезненно. - А ты? – почти выкрикивает он. - Я…- повторяю, словно не понимаю, что от меня хотят. – Я…должно быть, я тоже виновата. Но я не вижу, не могу понять…до сих пор, - внутри гнетёт что-то огромное, отвратительное. Запёкшаяся корка на старой ране набухает, трескается, рвётся, извергая наружу всё то отвратительное, ужасное, что так старалась забыть. И тот вечер, та кошмарная ночь…я помню всё так ярко, так отчётливо…запах краски, кисти в его руках, глаза…эти сумасшедшие глаза. Меня колотит, трясёт, разрывает. Я должна сказать Северусу, сказать, что не виновата, что дело не во мне. Но ведь есть же причина…как объяснить? Ведь он подумает, обязательно подумает дурное… - Грэйс, не молчи. Прошу, не молчи, - его пальцы сжимают мою раму так сильно, что белеют костяшки. А я пытаюсь открыть рот, чтобы выдавить хоть звук, но…не могу. - Ведь ты не такая...скажи, умоляю, скажи, что ты не такая! Ты говоришь, они не любили, причиняли боль, отвергали, ненавидели. А ты? Грэйс, что же ты? Молчишь! Кто же страдал из-за тебя? Кого ты убила своим равнодушием? - Я…нет, ты…всё не так! – пытаюсь что-то сказать, но в горле стоит ком. - Ты добрая, ты очень добрая, ты всё чувствуешь! И всё, о чём мы говорили…ведь это не пустое для тебя! Грэйс! - Я… Шаги. И стук. Мерный стук. Паника на его лице. Вдруг побледнел разом. И ужас в глазах. - Что?! Что это?! - бросаюсь к краю рамы, опираюсь. Страшно. Он молчит. Стук всё ближе. Тук. Тук. Тук. - Мне пора! – вдруг, словно очнувшись, бросает он. – Я должен уйти! - Что это?! – в ужасе кричу я. - Ричард –деревянная нога! Если он увидит меня здесь…это конец! Шаги раздаются совсем близко. - Постой! – но он уже убегает. И тут меня словно насквозь пронзает. Не придёт. Не вернётся. Я подбираю юбку и с разбегу впитываюсь в стену. Привычно обдаёт холодом, и вот я уже посреди тёмной, мрачной комнаты. Мужчина в кресле откладывает газету в сторону и вопросительно смотрит на меня поверх больших круглых очков. - Извините, - только успеваю пролепетать я, прежде чем снова окунуться в холод камня. Берег моря. Туфли проваливаются в песок. Холодно. Бальный зал. Дама в розовом около колоны. Дальше. Чья-то спальня. Огромное зеркало над кроватью. Вперёд. Детская. Маленький мальчик в чёрной пижаме сидит на полу. Ещё. Картины, люди, краски, рамы – всё мелькает перед глазами. Мне нужно на второй этаж. Натюрморт. Огромная ваза с фруктами на столе. Румяная полная женщина улыбается, подперев рукой подбородок, в другой руке – чуть надкушенное яблоко. Смотрит с удивлением и даже, как будто хочет что-то спросить. Здесь. Я вижу его в конце коридора. Он бежит. Проносится мимо. - Северус, постой! – кричу я вдогонку. Он оборачивается на бегу, но не останавливается. Я спешу следом, меняя картины. Вот, наконец, мне удаётся нагнать его. - Я боюсь, что ты не придёшь, - кричу я на бегу.- Если так, то знай, что я не виновата. Дело не во мне. Он проклял меня. В тот день отец меня проклял! – поворот. Его удивлённый взгляд. Я не понимаю, почему он продолжает бежать. Ведь тот страшный стук уже давно стих. Но стоило мне подумать об этом, как он вновь раздался где-то совсем близко. - Я бросила его, оставила одного. Но я не хотела. Я не виновата. Я просто, просто… - не могу, дыхания не хватает. Вдруг он останавливается, поворачивается. Дышит тяжело, по виску бежит струйка пота, глаза лихорадочно бегают. - Грэйс, это смотритель. Если он поймает меня в коридоре посреди ночи, меня исключат. Я приду завтра, послезавтра, потом…У нас полно времени. Качаю головой. Нет, что-то не так. Я чувствую. - И я приду. Ты мне расскажешь. Всё расскажешь. Я верю тебе, - он аккуратно, почти нежно касается пальцами моего лица. Вернее холста. Но я как будто тоже чувствую их мелкую дрожь. Таким я его и помню. Запыхавшийся, испуганный, растрёпанный… Он скрылся за поворотом. Я только успела что-то пробормотать. Откуда-то из-за угла вынырнул худой старик в потрёпанной мантии и какой-то ужасной лохматой шляпе на голове. Я опустила глаза: так и есть, одна нога деревянная. Ричард - деревянная нога. Смотритель Хогварца. - Чёртовы хулиганы, - процедил он сквозь зубы. – Ничего, уж в следующий раз… Надвинув свою ужасную шляпу на самые глаза, он плотнее запахнул мантию и заковылял дальше по коридору, всё ещё что-то бубня себе под нос. Проводив его взглядом, я обернулась. Незнакомый пейзаж. Рожь - Целое поле. Ночь. И звёзды над головой. И никого нет. В ту ночь я так и не вернулась к себе. Я стояла на незнакомой картине, совсем одна, опустошённая…и эта тупая боль внутри. Я скучала уже тогда. Ведь он так и не пришёл. Не завтра и не после завтра. И потом тоже. Помнит ли он свою Грэйс? Не знаю, но очень надеюсь. И в ту ночь, стоя посреди золотых колосьев, я молилась о том, чтобы случилось чудо, и он вернулся. Пусть не сейчас – когда-нибудь. И бесконечное чувство тоски и одиночества, давило на сердце, выжимая последние слёзы. Я куталась в свой тонкий платок, накинутый на плечи, и улыбалась сквозь боль и отчаяние. Потому что где-то там, бесконечное число картин назад, меня всё так же ждала поляна и лютики, а ещё – маленькое зимнее чудо – чудо, которое он мне подарил. N+15 страница из уничтоженного дневника Северуса Снейпа: « Кровь. Моя мантия в крови. Мерлин….»
|