Как раньше. M-ная страница из уничтоженного дневника профессора Снейпа:
«…глупая привычка. Систематизировать, разложить, упорядочить… Глупая и вредная. Держать мысли в голове – и то небезопасно. Тетрадь же… Не забыть уничтожить. Потом - когда придёт время.
Встреча была тяжёлой. Она всё время плакала, причитала, бегала туда-сюда… Отвратительно. Всё не к месту. Совсем не к месту… Зачем сейчас? Если бы раньше, немного раньше… Всё было бы проще. Теперь же – обременительно. У меня нет времени. Я не могу думать ещё и об этом. Но как Ей сказать? Да и нужно ли… Всё сложно.
Завтра собрание. Как же Она не ко времени…» Страх?
Нет, не то.
Не люблю чувства – это слишком сложно и мешает.
Скорее, волнение.
Да.
Лёгкое, но навязчивое.
За завтраком, на уроках…
Некоторая рассеянность.
Это ожидание, когда краски сгустятся и потемнеют.
До двенадцати.
Потом часы бьют, и наверх – туда.
Идти нужно медленнее.
Нельзя, чтобы кто-то узнал, заподозрил.
Поттер опять же…
Пятый этаж. Незаметно скользнуть вдоль стены и повернуть.
Дьявол! Столько лет ходить мимо и не заметить...
Перед входом на башню волнение усиливается. Сердце как с цепи сорвалось.
А вдруг неправда? Вдруг и не было ничего? Привиделось, приснилось… Нервы, всё нервы.
Остановиться, замереть у стены.
Что сказать? Как себя вести? Как раньше?
Нет, как раньше нельзя.
Я профессор, она всего лишь девчонка. Никакой фамильярности.
Хм, друзья… столько лет… какая дружба? Так, просто, для ничего.
- Пришёл! Пришёл! Ведь знала, что придёшь, а всё равно сижу – волнуюсь. Ну, глупая ведь, правда? – стоит у самой рамы, дышит взволнованно – глубоко и отрывисто, глаза блестят как-то лихорадочно, возбуждена. Да, ждала, точно ждала.
Даже неловко.
- Здравствуй, Грэйс, - сдержано, ничего лишнего.
Посмотрела странно, с непониманием, настороженно.
Подхожу к стене и… Мерлина за ногу! Чуть ведь на пол не сел!
Быстро вскакиваю, лихорадочно отряхивая мантию.
Прекрасно! Она смеётся!
Бросаю на неё гневный взгляд.
- Да… э… ну, ты в общем… даже не знаю теперь… стоять-то неудобно, а как раньше - ну, у стены – тоже, наверное, неудобно, - замялась, смутилась, покраснела.
- Я бы сказал - несолидно.
- Да-да, оно самое, - глаза отвела.
Совсем не изменилась. Да что ей будет – картина…
Достаю палочку и небрежно трансфигурирую в стул свой носовой платок.
Сажусь.
Чертовски неуютно.
Молчим.
- Ты знаешь, - неуверенно начинает. – Я совсем не знаю, как с тобой быть. Ты такой… такой… Я, наверное, теперь совсем маленькая… Ну вот, тебе уже скучно!
Плюхается на траву и с остервенением выдирает лютик.
Насупилась.
Приподнимаю бровь.
- Скучно? Нет, - почти и не улыбка, а так слегка – самым уголком. – Просто вся эта ситуация…
Многозначительная пауза.
Она поняла. Кивнула.
- Можно, я буду спрашивать? – тихо совсем.
- Можно, - как-то снисходительно получилось. Впрочем, сойдёт.
- Ты сказал, что работаешь здесь теперь. Ты учитель?
Киваю.
- Интересно?
Отрицательно качаю головой.
- Зачем тогда?
- Так нужно.
Снова молчим.
Смотрю в окно. Долго.
Знаю, что смотрит на меня. Разглядывает. И вроде украдкой, чтобы не заметил.
Её взгляд такой ощутимый… Невольно начинаю нервничать. Нужно что-то сказать… что?
- Тебе ничего не интересно? – с надеждой спрашивает, хоть и пытается, чтобы получилось как бы между прочим.
- Как случилось, что ты здесь одна? – с облегчением задаю вопрос.
- Ой, это целая трагедия! - сразу встрепенулась. – Представляешь, висим – никого не трогаем. Тут приходит мужик с ведром и шваброй, ставит всё это дело на пол, а потом начинает всех снимать. Народ поднял ор. Ляпсус-то своим оперным голосиной да как заголосит – у всех аж уши заложило, - зачем-то выразительно округлила глаза. – А мужику хоть бы что – поснимал всех, на пол поставил. Тут пришёл другой мужик и унёс Ляпсус. Все в обморок… Я сначала вместе со всем возмущалась, а потом вдруг как подумала, что унесут мою черешню… Ну, то есть твою черешню, - грустно вздохнула и опустила глаза. - И ведь унесли. Совсем-совсем унесли, - ещё раз вздохнула. – А потом меня сюда повесили. Одну. Вот.
- Понятно, - откликаюсь после небольшой паузы.
Молчит.
Перевожу на неё взгляд, и как-то не по себе становится.
Стоит у самой рамы. Руки в боки. Шляпка грозно сдвинулась на лоб. В левой руке выдранный с корнем лютик. А глаза сверкают – прямо горят.
- Понятно?! – шипит. – Да ничего тебе не понятно! Знаешь, ты кто? Хам! Просто хам! Столько лет… я тут, как дура последняя, как клякса недоделанная разревелась, обрадовалась, а он… - Топает ногой, от чего шляпа совсем съезжает. – Пришёл – будто одолжение сделал! Хоть бы слово сказал! Если тебе всё это не нужно, если я не нужна, то и не ходи, ясно? Не ходи! Видеть тебя не хочу! Хам! Хам! Хам! – плюхается на траву и начинает реветь.
Мерлин…
- Грэйс, - вкрадчиво начинаю я. – Послушай…
- Не буду ничего слушать! – поднимает пунцовое лицо. – Изменился… так изменился… я ведь ждала тогда и потом ждала… всё время ждала… и ведь не верила уже, но чтобы забыть – никогда! – достаёт свой кошмарный платок. – Не узнать… совсем ничего не осталось… ничего… ни чёрточки… я всё говорю, говорю… молчит… - снова плачет.
В горле неприятный комок. Не так нужно было. Совсем не так.
- Грэйс, прости, я не хотел, - сухо.
Начинаю волноваться.
Рыдания усиливаются.
- Грэйс, я понимаю, что вёл себя несколько неправильно, но…
Уткнулась в шляпку.
Сжимаю кулаки. Раздражает.
- Грэйс, пойми, всё меняется.
- И дружба? – замерла, но лица не подняла.
- Какая дружба? - встаю и начинаю мерить шагами башенку. Как же всё неправильно… – Грэйс, я взрослый человек. Как ты себе это представляешь? Профессор Зельеварения ночами бегает поболтать с картиной, - фыркаю.
На душе погано.
Продолжаю отмерять шаги.
Молчит.
Резко поворачиваюсь, и будто оборвалось что-то.
Идиот! Зачем сказал?!
Нужно исправить, всё исправить… как? Как?!
Нельзя так… с ней нельзя… Хочется успокоить, прикоснуться… ох, довёл, ну зачем?
Сидит растрёпанная. Смотрит в одну точку.
Переводит на меня взгляд. Болезненный такой, будто ударил её…
А ведь и правда, ударил – слова-то… чёрт.
Что же сказать?
- Это страшно на самом деле, - тихо совсем, еле разбираю. – Очень страшно, когда уносят. Шаги слышно, а не видно ничего. Потом вешают… И, - запинается, тяжело сглатывает. – Я кричала. Только не слышали. А вокруг холодно – камень везде. И одиноко-одиноко… снежинки зимой считала. С лютиками можно говорить, когда совсем… А самое страшное, что не найдёшь… Вдруг ты вернёшься и не найдёшь. Я всё представляла: ты заходишь, а там только стены… Холодные-холодные. Только что тебе стены… у тебя и тут холодно, - прижимает руки к груди. – Совсем холодно. А у меня тепло. Поэтому больно.
Стискиваю зубы. Не права, Грэйс, ты не права.
- Я пришёл. А там только стены. С тех пор здесь, - кладу руку на грудь. Голос чуть дрогнул. – Холодно.
- Зачем ты так со мной? – смотрит по-детски наивно и… Я себя ненавижу.
И ответить не могу.
- Не приходи больше. Так тебе лучше будет. Не терзайся.
Я вздрагиваю.
- Откуда?
- Глаза только всё такие же. Я там, что хочешь, увижу, - грустная улыбка.
Ухожу, ни разу не обернувшись.
На третьем этаже останавливаюсь.
Не смогу без неё. Не смогу прятаться в этих подвалах, зная, что она здесь. Одна. Так мало времени осталось. Я тоже имею право… на друга.
Возвращаюсь.
Она сидит всё так же, только щёки опять мокрые.
- Я приду. Завтра. И потом тоже. Если ничего не случится.
- Но ведь случится, - шёпотом.
Киваю и ухожу.
|
Великобритания, 29.04.24.
ДЫРЯВЫЙ КОТЕЛ
ПОДШИВКИ 
