M+4 страница из уничтоженного дневника профессора Снейпа:
«...не придти. Просто в какой-то момент я вдруг замечаю, что стою на лестнице, ведущей на пятый этаж. Я целый день говорю: «Нет!». Но что-то чуждое мне, болезненное и ноющее…оно решает за меня. (Последняя фраза перечёркнута крест на крест.) Порой мои мысли просто безумны. Безумны и чудовищны. Это не выход. ТАК нельзя. Но я буду свободен, всё кончится. Эта мысль не даёт мне покоя – терзает. Ведь это так просто… Глупец, откуда эта уверенность, что получится?!.. Время… его почти не осталось». Путано всё как-то.
Раньше – ну, давно ещё – я бы рада была.
А сейчас – не знаю.
Он приходит так часто, иногда каждый день.
Только нет в нём ничего от Северуса. Ну, нет и всё!
Даже глаза…
Раньше живые такие были: взгляну и успокоюсь, потому что сразу ясно – это он только с виду такой, а внутри – краски тёплые. А теперь всё глухо. Снаружи – черным-черно, будто кисть, малярную такую, широкую, в целый жбан окунули, вытащили всю в густой, тягучей пакле и закрасили. А внутри пусто. Ничего нет. Даже чёрного. Как стена, с которой только-только сняли последнюю картину – светлые прямоугольники остались как напоминания, что там когда-то висели пейзажи, а так - холодно и глухо. Потому что стёрли краски. Может, даже растворителем. Сразу видно – кто-то хорошо постарался.
И там одиноко. Очень-очень.
А я всё, как тролль безмозглый, рвусь напролом – вопросы ему задаю, глупости всякие рассказываю… Вдруг что проснётся? Вдруг осталось? Ну, вот ведь зря всё это – ему и дела нет.
Только мне вот больно, что он такой… *** Сидит нога на ногу. Палочку в руке вертит. И смотрит в окно. Задумчиво так, даже не моргает.
Вздыхаю со скуки.
- Пурум-пурум… какое солнце голубое, как травка блестит… - выдёргиваю из шляпки соломинку.
- Нет, небо, - машинально.
- Что небо?
- Голубое.
И вновь молчит. Вот ведь какой!
- А на дворе ночь, между прочим, - ничего, я своего добьюсь!
- Я заметил, - хмуро.
- Значит небо не голубое, - ещё одна соломинка покинула место обитания.
- Грэйс! – раздражённо.
Ну, хоть повернулся. Глаза аж засверкали!
Прищуриваюсь.
- Давай рассказывай, как у тебя дела. В окно у себя смотреть будешь.
- У меня нет окон, - цедит сквозь зубы.
- Ну значит, не будешь, - развожу руками. – Как день прошёл?
- Как обычно.
- А хоть одна посудина рванула?
- Нет.
- Неинтересно. А Поттер?
- Мне до него дела нет.
- А что было на завтрак?
- Не помню.
- А…
- Ты прекратишь когда-нибудь?! – вскочил. Ууух, разозлился!
Не спеша встаю.
- То же самое хочу спросить у тебя.
- Я не настроен на беседу. Неужели не видишь?
- Ну и не приходи тогда!
- И не приду больше.
С грохотом левитирует стул к стене и стремительно удаляется. И мантией на прощанье взметнул так красиво.
- Ну, вот и поговорили, - вздыхаю в пустоту.
Сейчас будем считать.
Берём лютик. Двумя пальчиками за лепесток. Жёлтенький, тоненький, нежный… выдрали. Берём второй…
Ага, уже шаги слышно. Лепесточек тю-тю – и нету…
- Знаешь, Грэйс… - влетает в башенку и уже открывает рот для гневной триады, но…
- Только три лепестка, - выкидываю лютик.
- Что три лепестка? – удивлённо.
- Тебе нужно три лепестка, чтобы поменять своё решение.
Мученически закатывает глаза и трёт виски.
- Хорошо, - вновь ставит стул напротив. – Спрашивай.
- Мне не хочется спрашивать всякую чушь. Но я вот думаю: если ты на ерунду так реагируешь, то что с тобой будет, если я чего серьёзное спрошу. М-м-м? – увлечённо расправляю складочку на платье.
- У меня был тяжёлый вечер. Прости.
Вот он сначала на меня смотрел, а потом взгляд отвёл. Я не вижу, но мне так кажется. - Ты сильно изменился. Мне страшно, как ты изменился, - выговариваю наконец. И глаза закрываю. Что он сейчас скажет?
- Когда-то мне тоже было страшно от этих перемен, - отвечает после продолжительного молчания. Чувствуется, с трудом.
- А сейчас? – поднимаю на него взгляд.
- Сейчас уже всё равно.
- А обратно – никак?
Усмехается.
- Невозможно. Слишком много грязи, крови, смерти… После такого обратно не возвращаются.
- Ты не пытался.
Качает головой.
- Пытался. Не получилось.
- Ты себя всё время терзаешь. Я вижу. За что?
- Я сглупил.
- Сильно?
- Очень. Пытаюсь исправить.
- Давно?
- Почти всю жизнь.
Стискиваю в руке очередной цветок.
А потом спрашиваю шёпотом:
- А откуда ты знаешь, что всё ещё виноват?
И он вдруг поворачивается ко мне и смотрит прямо насквозь. А потом говорит одними губами?
- Он не двигается.
И я всё понимаю.
Гляжу на него, а сама даже моргнуть не могу. И вдохнуть хочется, а грудь сковало.
- Что же ты наделал?.. Бедный…
Закрываю губы рукой – дрожат.
А он усмехается снова – горько до боли – и только смотрит так, что взгляд отвести страшно.
- Я знаю, почему ты такая, Грэйс. Я всё-всё знаю. Молчи, - перебивает он, как только я пытаюсь что-то сказать. – Я не хочу слышать, виновата ты или нет. Пусть это для меня останется тайной. Ты для меня вся светлая, чистая. Я даже думать не хочу, что ты могла совершить что-то, за что так наказывают. Но я – совершил. Он не двигается. Совсем не двигается, Грэйс. Только я уже не боюсь. Теперь, когда я снова тебя вижу…Это не самое страшное быть такой. Иногда жизнь – настоящая жизнь – гораздо ужаснее, поверь. Порою я думаю, что в день, когда он шевельнётся, я потеряю последний путь к отступлению. Мне будет некуда идти. И впереди только пустота. И холодно. Там холодно… мне кажется.
И взгляд его как раньше – тёплый и грустный.
И весь он такой же.
И всегда был.
Я только не рассмотрела. Не увидела.
Вытираю нос рукавом. Только не буду плакать. И так плакса…
И обнять его хочется – страшно. До дрожи. Просто встать рядом, уткнуться в плечо и сказать, что там не холодно. Совсем не холодно. Я знаю.
А он бы усмехнулся и сказал…
- Холодно. Одному всегда холодно, - и правда усмехается.
Потому что я вслух всё сказала.
Потому что я плакса и уже всхлипываю.
А он вдруг встал, подошёл совсем близко и сказал то, что я и услышать не мечтала:
- Но сейчас тепло. Когда я здесь.
Проводит ладонью по раме, будто по плечу погладил, кидает последний взгляд – уже холодный, уже пустой – и уходит.
А слова остались со мной. Самые тёплые слова на свете.
|
Великобритания, 29.04.24.
ДЫРЯВЫЙ КОТЕЛ
ПОДШИВКИ 
