Всему своё место М+13 страница из уничтоженного дневника профессора Снейпа: ...кое-что запланировано». Хм, значит, программу на праздники ТЛ теперь планирует заранее.
Странно, что при этом он смотрел на меня.
Хотя нет, не так.
Странно, что при этом все смотрели на меня.
И ну уж совсем странно полыхнули его глаза.
Вновь и вновь возвращаюсь к вопросу о том, являюсь ли я параноиком.
Для полного сумбура в голове не хватало только Треллони.
Столкнулись в коридоре.
Вцепилась мне в рукав мёртвой хваткой.
Теперь её слова не выходят из головы.
Так ли уж все?
А Грэйс?
Нет, скорее создаёт новые.
Бред. Его не было вчера.
И позавчера.
И ещё четыре дня до этого.
Может быть, он и сегодня не придёт.
И завтра тоже.
И вообще больше никогда.
За окном завянут последние снежинки, захлюпает резиновыми сапогами весна, зевнут со сна деревья – я буду здесь.
Я всё увижу. Потому что прямо напротив большое окно. И там, за ним, всё будет лететь и мчаться – туда, откуда никто не возвращается, туда, откуда я вернулась, не успев осмотреться.
И так обидно….
Потому что я тоже хочу туда – выскользнуть за створки двойной рамы, оставив на запотевшем стекле холодные отпечатки пальцев, толкнуться и, раскинув руки, влиться в поток ветра, в водоворот снежинок, в эту колкую морозную ночь, заледенеть, покрыться инеем и белым хрустящим снегом рассыпаться на квиддичном поле.
И когда теперь Рождество?
Может быть, сегодня?
Или уже вчера?
А может быть, снова прошло уже двадцать лет? И я даже не заметила.
Какой сейчас год? В этом замке ещё кто-то живёт?
А эта зима? Должно быть, в мире что-то случилось, и теперь она навсегда….
- И о чём, позвольте спросить, мечтает юная леди?
Вздрагиваю и резко оборачиваюсь, правая косичка больно бьёт по лицу. Сморщившись тру нос.
Он стоит, облокотившись на стену, руки скрещены на груди.
Спокойный, невозмутимый, один уголок губ чуть приподнят. Улыбка вроде…или нет…странно, никогда не могла разобрать – его лицо не читаемо.
Не дождавшись ответа, чуть оттолкнувшись от стены, достаёт из рукава палочку и призывает из дальнего угла свой стул.
Спинка слишком высокая – наверное, жутко неудобно.
Тоже мне – аскет нашёлся…Наверное, просто не может наколдовать ничего поприличнее.
Хмыкаю и отворачиваюсь.
Обнимаю колени руками и опускаю на них подбородок.
Грустно.
- Я вижу, сегодня ты не настроена на беседу, - глухо.
- Да нет, грустно просто.
- С чего бы это?
- Просто грустно. Нельзя же всегда веселиться. Иногда должно быть грустно.
- Хм.
Выдираю попавшийся под руку лютик. Надоели они мне – жуть.
- Как ты думаешь, это надолго?
- Что?
- Я.
С минуту молчит.
Слышу, как шуршит его мантия, и слегка поворачиваю голову.
Сидит нога на ногу, вид задумчивый, вертит в руках палочку.
Слышно, как ударяются о крышу редкие капли дождя.
Дождь зимой…странно.
Снова смотрю на него, и взгляды встречаются.
Нет, я не тону в нём, но есть что-то, что завораживает. Может, этот тусклый блеск?
Будто две маленькие льдинки, два осколка на самом дне. Или снежинки. Или звёзды в ночном небе….
Моргаю, а он отводит взгляд.
- Не знаю. А что бы ты хотела услышать? – чуть хрипло.
- Что скоро всё закончится, - утыкаюсь в колени. В горле противный влажный ком.
Это всё дождь.
Дождь среди зимы.
И так грустно.
- Знаешь, - прочищает горло, словно уже жалеет, что начал фразу. – Возможно, твой настрой - следствие того, что ты слишком долго одна здесь. Иногда одиночество приносит умиротворение, успокаивает, даёт время подумать, но когда оно затягивается, возникает чувство апатии, и кажется, что всё зря и ничего не нужно.
Успокоил. Ха.
- Дело не в этом, Северус. Просто я слишком долго здесь задержалась. И врядли за окном когда-нибудь случиться что-то, что я ещё не видела. Порою я забываю заметить, что день сменила ночь и наоборот. Я теряюсь во времени…и это страшно.
С силой сжал в руке палочку.
Взгляд устремлён в окно.
Люди смотрят так, когда хотят сказать что-то, о чём давно думали, но не решались, и вот сейчас тот самый момент, который называют «подходящим», когда самое время произнести эти слова, и будто бы они даже рвутся наружу, но что-то, какая-то невидимая преграда из воздуха, не даёт, заталкивает их внутрь, и человек борется, борется сам с собой.
И пауза затягивается.
Костяшки пальцев побелели – так сильно он стиснул пальцы.
И, кажется, стекло сейчас покроется паутиной трещин.
- Северус, - нехотя бросает разглядывать пейзаж за окном и разжимает руку. Я почти слышу, как облегчённо вздыхает полузадушенная палочка.
- Этот волшебный кусочек дерева ни в чём не виноват.
- Я просто задумался.
- Ты ведь хочешь что-то сказать, я права?
Пауза.
- Нет, - неуверенно.
- Точно?
- Да, - раздражённо.
- Так нет или да?
- Грэйс!
Ууух как рыкнул!
Смеюсь.
- Выкладывай!
Нервно поводит плечами.
- Просто…я…может быть…
- Северус Снейп растерялся! Невероятно! Нужно немедленно позвать художника и запечатлеть этот исторический момент!
На его обычно таких бледных щеках отчётливо проступают два ярких пятна.
Вот это да….
Хихикаю.
- Я бы мог забрать тебя, - наконец выдавливает уже сквозь стиснутые зубы.
Ну вот, замечательно – подавилась собственным смехом.
Пока я кашляю, размахивая руками, он поднимается со стула и начинает нетерпеливо расхаживать туда-сюда.
В результате у меня ужасно дерёт горло, и слезятся глаза, а этот злыдень надулся и даже не осведомился, жива ли я ещё. Вот так задохнёшься, и глазом не моргнёт.
- Куда? – хриплю, наконец.
Останавливается у противоположной стены.
Застыл.
Ну и чего там интересного?
Стены никогда не видел?
- К другим портретам. Или…или к себе. У меня много пустых стен.
- Тебе…, - губы дрожат, не слушаются. – Тебе надоело приходить сюда?
- Нет! – резко оборачивается. – Но если когда-нибудь вдруг так случится, что я не смогу придти…вообще больше, никогда… ты не узнаешь об этом.
Я вздрагиваю.
Его слова, будто тысячи пчёл, вонзились в холст, жужжа и трепеща. Я могу протянуть руку и коснуться их маленьких вибрирующих тел. Казалось, мириады чуть заметных ранок, тысячи маленьких трещинок, покрыли мой красочный мирок, ещё мгновение, и всё рухнет, рванёт куда-то вниз, сломается, как крошечная цветная мозаика.
То, чего я боялась.
Действительно, что же будет, если этот угрюмый мрачный тип больше никогда не фыркнет на меня, не изогнёт вот так бровь, не улыбнётся этак криво?
Двадцать лет назад я даже не успела подумать об этом.
А пол часа назад было грустно, и ради трагичности момента я на пару минут представила, что он снова меня оставил.
А теперь?
Вот он стоит у стены, уже повернулся, но лица не видно, и смотрит куда-то в пол, глаза блестят, но как-то совсем безразлично, словно внутри, в той тёмной комнате, полной странных заброшенных вещей, там, куда я порой так боюсь заглянуть, кто-то поднял со стола свечу и уносит её, а огонёк по-прежнему мерцает. Но всё дальше и дальше…что будет когда он совсем погаснет? Что будет со мной, с моими лютиками, с этой рамой, когда не станет этого человека?
Ничего.
Всё так же каждую ночь на небе крупинками сахара будет мерцать россыпь звёзд, луна большим круглым оладушком улыбаться с самой высоты, а за соседней рамой гигантскими хлопьями падать снежинки, и блюдо с кроваво-красной черешней всё также будет стоять на столе.
И как никогда захотелось схватить руками эти лютики, и это солнце, и даже ту луну за окном и разорвать, рвать, рвать на тысячи обрывков, топтать в снегу, топтать до тех пор, пока не оставят силы, а затем упасть и плакать, плакать нарисованными слезами, вцепившись нарисованными пальцами в смешные нарисованные косички, плакать пока всё: и жёлтое, и красное, и даже белое – не растворится, не повиснет мокрым, насквозь пропитанным болью, надеждой и этим вечным, бесконечным ожиданием, холстом.
Пустой холст в облупившейся раме.
И я не здесь. И ничего не сжимает.
И нет той решётки, что забыли нарисовать.
И нет этой пустой преграды, когда я не могу обнять…
И вот тогда, может быть, он возьмёт меня за руку.
Там, откуда не возвращаются.
Там, откуда я вернулась, не успев осмотреться.
- Когда я думаю об этом, я мечтаю о растворителе, - пытаюсь улыбнуться. Но знаю, что в глазах предательски блестит, а вокруг всё плывёт. – Картины не вешают просто так. У каждой картины своё место. Моё – здесь.
- Вчера мне сказали, что смерть стирает все рамки.
Он выходит из тени, и теперь я вижу, как он бледен, как грязные пряди волос закрывают его глаза. Он не пытается убрать их. И я знаю, что в его глазах боль. Ничуть не меньше, чем чувствую я. И может, даже больнее. Потому что держать в себе всегда больнее. А я, наверное, заплачу, когда он уйдёт.
- Нет, Северус. Она создаёт новые.
По его лицу пробегает судорога, он вскидывает на меня взгляд – удивлённый, недоверчивый…
А потом чуть улыбается и тихо-тихо произносит:
- Я тоже так подумал.
Около часа мы сидим в тишине, и также бесшумно он уходит.
А я смотрю в окно, и луна кажется уже не большим круглым оладушком, а мягким душистым хлебным мякишем, потому что сквозь слёзы всё размыто, и только пятна…
|
Великобритания, 29.04.24.
ДЫРЯВЫЙ КОТЕЛ
ПОДШИВКИ 
