К Рождественскому ужину мне все-таки удалось привести себя в приличный вид при помощи чар и лечебных зелий. Настроение тоже поднялось – все-таки праздник и нужно соответствовать. Гирлянды, елка, огоньки и всеобщее предвкушение уже захватили меня помимо моей воли и закружили в праздничном вихре. Все-таки все было хорошо. Так я думала, сидя за праздничным столом рядом с Хагридом, со стаканом обжигающе-горячего пунша в руках. Все слова были сказаны, все подарки – подарены, и я просто сидела и блаженно улыбалась куда-то в пустоту, а точнее – в сторону стола Равенкло и Стивена Крейга, словно и не было у меня в груди никакого ледяного сердца.
Передышка, впрочем, оказалась короткой. Праздник был в самом разгаре, когда я почувствовала, что холод снова сковывает меня, заползает все глубже, течет по телу вместе с кровью… Я налила еще пунша, но все было бесполезно: казалось, я не смогу согреть руки, даже если опущу их в кипящую воду. «Ну, потерпи же, потерпи, еще немного!» - уговаривала я свое бедное измученное тело, но оно уже не слушалось: меня била дрожь, легкие скручивал тяжелый кашель. Все, хватит. Я поставила стакан и поднялась из-за стола:
– Рианнон, девочка, куда ж ты? Рано еще, – пробасил Хагрид, нагружая свою тарелку огромным куском пирога.
– Мне вставать завтра рано, – я уцепилась пальцами за спинку стула и нашла в себе силы выдавить бледную улыбку.
– В Лондон, значит? Осталась бы в школе: хорошо, тихо, а в лесу какая красота!
– Я домой поеду. К маме и сестрам.
– А-а-а, ну, это дело хорошее! Поезжай, поезжай! – Хагрид заулыбался, поднялся из-за стола, чтобы сжать меня в богатырских объятиях, расцеловать в обе щеки и пожелать в самое ухо, – Ты, значит, это, выздоравливай, девочка!
– Да. Да, непременно! – смаргивая слезы, пообещала я и, собрав все оставшиеся силы, прижала к груди свои свертки и пакеты с подарками и вышла из Большого зала с прямой спиной и спокойным лицом.
* * *
В коридоре, оставшись одна, я, наконец, смогла опереться о стену, удерживая слезы, до боли закусить губу, чтобы потом подавиться кашлем. Путь до моих комнат был в этот раз чудовищно долгим, и я ползла еле-еле, жалкая и беспомощная как никогда, спотыкаясь и беспрестанно роняя на пол пакеты.
Я почти ввалилась в комнату, все еще задыхаясь от кашля, свалила на диван свою ношу, сорвала с шеи мешочек с рунами, зажгла свет. Как бы я ни хотела подождать до утра, времени у меня не было. Я готова была рискнуть своим здоровьем, но не жизнью. По крайней мере, именно этой мыслью я себя успокаивала и утешала. Ну, еще и тем, что у меня хватило ума не накладывать на саму себя необратимое заклятие. А ведь могла. Для верности.
Я прошла в спальню и достала из шкафа свою «магическую» шкатулку, вернулась в гостиную. Застелила стол льном, вынула нож.
Новый приступ кашля согнул меня пополам. Снова стало нечем дышать. Из глаз потекли слезы. Да что же это такое!
…А потом я сидела на полу и пыталась прийти в себя, отдышаться и успокоиться. Когда у меня, наконец, получилось, в дверь постучали. Проклятье!
Стук раздался снова, еще требовательнее, а я все пробовала встать, мысленно проклиная своего несвоевременного гостя.
Встать я так и не успела. Замок щелкнул, дверь грохнула о стену, открывшись. На пороге моей гостиной стоял Северус Снейп с палочкой в руке и перекошенным от гнева лицом.
– Что… что вы здесь делаете? – попыталась возмутиться я, хотя выглядело это, вероятно, крайне неубедительно.
Профессор молча пересек комнату, схватил меня за шиворот мантии, поднял с пола и толкнул на диван.
– Это вы расскажите, что вы делаете! – Снейп склонился ко мне, будто огнем, опалив своей злостью, и я тут же вспомнила сломанную палочку.
– О чем вы говорите? Я… я не понимаю… - бормотала я, вжимаясь в диван и пытаясь отвести взгляд.
– Все вы понимаете! – вдруг рявкнул профессор, тряхнув меня за мантию. - Где ваши чертовы руны, я спрашиваю?! То, что вы вырезали!
– Какие руны? Я ничего не делала! – ложь была жалкой, но я все равно сопротивлялась – это же оружие, нельзя, нельзя отдавать! Но мешочек лежит на столе, и он увидит сейчас, и…
– У меня, в отличие от остальных, хорошая память, и Мелиссу Стоун я не забыл. Несложно догадаться! Вам не терпится оказаться в Больничном крыле? Или сразу на кладбище? – Снейп понизил голос почти до шепота, – Тогда вы сможете вдоволь настрадаться, не так ли?
Зачем, зачем он так? Он же знает… Боги, как больно!
– Вы ведь особенная, правда? Никто не страдал так, как вы, и вам есть, за что пожалеть себя, – какое презрение в его холодных глазах и углах тонких губ!
– Уходите! Уходите! Зачем вы пришли? Что вам от меня нужно?! – прохрипела я, чувствуя, как слезы стискивают горло.
– Где то, что вы вырезали? – ледяным голосом произнес Снейп. – Не заставляйте меня применять силу…
Я только в ужасе замотала головой, чувствуя, как по щекам потекли слезы. Профессор направил на меня палочку:
– Legilimens!
На этот раз все было совсем иначе. Вещи, места, слова, жесты, люди замелькали у меня на внутренней стороне век, словно кто-то быстро и бесцеремонно перебирал огромную картотеку. На мгновение движение картинок замедлилось и в моей памяти всплыло лицо Эдмунда, перекошенное от боли и залитое слезами, а потом разбитое зеркальце на полу. А потом карточки замелькали снова.
Впрочем, Снейп быстро нашел то, что искал - неудивительно: в тот момент я не могла сосредоточиться ни на чем другом. Он выхватил из моего сознания столик, застеленный льном, шкатулку и маленький мешочек. И все закончилось.
Северус Снейп опустил палочку, взял мешочек со стола и, мерзко ухмыльнувшись, вытряхнул дощечку себе на ладонь.
– Надо же, я думал, что вы их где-то спрятали, – кажется, он и правда был удивлен.
Некоторое время профессор рассматривал написанное, вертя в руках, потом подошел к камину и швырнул мое заклинание в огонь. Что-то затрещало, зашипело, поднялось облако искр, как будто это была не маленькая щепочка, а целое полено.
Вот и все.
– Это неправильно, – тихо сказала я. – Мне надо было соскоблить руны, провести обряд…
– Ерунда, – бросил Снейп, – и это сработает. Кроме того, у вас могло просто не хватить сил. Если вы чувствуете себя так же плохо, как и выглядите, мне вас жаль!
А ему, кажется, даже весело. Ненавижу.
– Ума у вас не больше, чем у пятикурсницы-гриффиндорки и инстинкт самосохранения такой же. Вы не только невежественны, но и самонадеянны, – продолжал распекать меня Снейп.
Но мне было почти все равно. Меня другое волновало.
– Скажите, зачем вы пришли… помогли мне?..
Снейп, на мгновение замер, задумавшись, склонил голову набок – странный, мальчишеский жест, отчего из строгого профессора зельеварения и декана Слизерина превратился в усталого и некрасивого молодого человека. Некоторое время он молчал, будто подбирая слова.
– Признаться, я полагал, что вы вырезали другие руны и с другой целью. Захотели развлечься... но что-то пошло не так, как тогда, у этого мальчишки, Крейга, – Снейп говорил медленно и не очень уверенно – это было на него непохоже. – Я не вмешивался, думал, вам надоест, в конце концов. А потом решил, что вы уже не в состоянии удержать магию.
Вот как. Значит, он просто наблюдал. И опасался за свою честь. Смотрел и ждал, что я не выдержу.
– Откуда вы знаете, что там было написано? – голос должен звучать высокомерно, хотя это, наверное, не слишком сочеталось с заплаканным лицом.
– Мои знания в этом вопросе значительно уступают вашим, – парировал Снейп с явной издевкой, – но их хватило, чтобы разобрать смысл формулы и понять, что это отворот, а не приворот, – кажется, он снова смутился. И щеки покраснели.
Некоторое время мы просто молча смотрели друг на друга, а потом я сказала удивительную глупость:
– Тогда вам не о чем беспокоиться. Чего вы от меня хотите?
– Это вы разберитесь, чего вы хотите! – заорал Снейп, мгновенно выходя из себя. – Но боюсь, чего бы вам ни хотелось, вы, как всегда, плохо себе представляете последствия! – бросил он мне уже у двери.
Почему-то мне вдруг стало легко и весело, словно профессор не отчитал меня только что, как школьницу.
А еще я вспомнила, какой сегодня день.
– С Рождеством вас! – сказала я на прощанье и даже улыбнулась.
– С Рождеством! – эхом отозвался Снейп и вышел за дверь, осторожно прикрыв ее за собой.
Я еще долго сидела и смотрела на огонь в камине с совершенно пустой головой. Потом мне стало жарко, и я сняла мантию.
* * *
Я так переволновалась, что даже забыла выпить зелье сна без сновидений, поэтому полночи проворочалась в постели. Когда я, наконец, уснула, мою голову наполнили какие-то путанные, сумбурные, накопившиеся за последний месяц сны. А потом…
* * *
Весеннее солнце отражалось в воде, и блики слепили глаза. Не самое подходящее время и место для занятий. Правда, у озера хотя бы не так жарко. Но шумно. Такое впечатление, что здесь собрались все курсы Хогвартса. Крики, смех, плеск воды, девчоночий визг. Я силилась рассмотреть лица – и не могла, слишком яркое солнце. И, кажется, никого из знакомых.
А, вот кто-то сидит в тени, у самой воды. Я шагнула вперед, вглядываясь. Какой-то мальчишка, – четвертый или пятый курс, – наверное, склонился над длинным свитком, исписанным мелким убористым почерком. Но солнце мешает, и я тоже щурюсь и отбрасываю волосы с лица. Слишком жарко. Слишком шумно. Невозможно сосредоточиться.
Мальчишка свернул пергамент, запихнул в сумку и поднялся. Слизеринец. Тощий и нескладный, как многие в его возрасте. Слишком большие руки. Узкие плечи. Сутулая спина. Старая мантия – то ли узкая, то ли короткая, то ли мала, то ли велика, а может, просто скверно сшита. Длинные черные волосы, не знакомые с расческой. Удивительно некрасивый. Почти безобразный. Лицо какое-то зеленое, длинный нос-клюв, тонкие бледные губы. Что-то знакомое… Это… Нет, быть этого не может!
Слизеринец закинул сумку на плечо и направился в школу. Я чувствовала его раздражение и усталость и еще, кажется, головную боль, ввинчивающуюся в голову. А в подземельях тихо. И прохладно. Голова пройдет, и можно будет почитать.
– Все в порядке, Нюниус? – звонкий задорный голос.
Проклятье! Как невовремя. Ублюдки. Палочка! Где палочка? Сейчас…
– Expelliarmus!
Палочка вырвалась из рук и упала на траву. Достать! Дотянуться, во что бы то ни стало! Отчаянный рывок, так, что от напряжения и боли скрутило плечи, и локоть ударился обо что-то твердое. Больно. Ну же!
– Impedimenta! – другой голос. Можно было ожидать. По одному они не нападают.
Вот и все. Тело налилось свинцовой тяжестью и палочка теперь так безнадежно далеко. Спокойно… спокойно… Надо отдышаться и переждать.
Двое. Гриффиндорцы. Веселые, красивые – оба высокие, хорошо сложенные, черноволосые. Красавчики. Спортсмены.
– Как прошел экзамен, Нюниус? – со смехом спросил лохматый мальчишка в круглых очках.
Своевременный вопрос, ничего не скажешь.
–Я следил, как он возил носом по пергаменту, – с мстительной радостью ответил второй, юноша с тонкими правильными чертами лица и какими-то бледными, светло-серыми глазами. – Там теперь повсюду будут жирные пятна, так что они не смогут прочитать ни слова.
Представление уже начало собирать зрителей. На лицах студентов - любопытство, злорадство, предвкушение.
Убить. Размазать эти белозубые улыбки заклинанием. Чтобы они никогда больше не засмеялись. Ненавижу.
– Подожди же, Блэк… – прошипел слизеринец, - подожди!
– Подождать чего? – спокойно спросил сероглазый красавец. Сейчас ему нравилось все: и жалкий противник, и толпа вокруг, и собственная сила, – Что ты мне сделаешь, утрешь нос моей мантией?
Ярость до боли сжала горло.
Вы все сдохнете, выблядки. Я обещаю вам. Вы пожалеете. Грязные твари. Это не навсегда. Я еще посмеюсь. Потом. А вы сдохнете.
– Рот тебе надо вымыть, – бросил лохматый и поднял палочку. – Scourgify!
Невероятная горечь обволокла небо и язык и потекла вниз. Дышать внезапно стало нечем, грудь разорвал тяжелый кашель, горло сжалось до боли, и накатила тошнота.
Изо рта несчастного слизеринца полетели ярко-розовые мыльные пузыри, он давился пеной, кашлял и плевался. Зрители смеялись.
– Оставьте его в покое!
В кольцо зевак огненным вихрем ворвалась сердитая рыжая девица и наставила палочку на лохматого.
Справедливая и суровая, с солнцем, запутавшимся в рыжих волосах. Ну почему бы тебе не пройти сейчас мимо, гриффиндорская Немезида? Боги, как же стыдно! Как стыдно лежать на траве у ног своих врагов и давиться горькой пеной. Перед ней. Доброй и честной. Доброй и честной дурой.
Лохматый радостно заулыбался, словно только этого и ждал:
– Привет Эванс! Как ты?
– Оставьте его в покое! – повторила девушка. – Что он вам сделал?
Что, что она несет?! Лицо залило жаром и в глазах начали закипать слезы от злости и унижения. Это еще хуже, чем блевать мыльными пузырями на глазах у всей школы!
– Ну, – парень широко улыбнулся и взлохматил рукой и без того растрепанные волосы, – все дело в том, что он вообще существует, если ты понимаешь, что я имею в виду…
– Ты думаешь, это смешно, – с нескрываемым отвращением ответила девушка. – Ты просто высокомерный, хвастливый дурак, Поттер. Оставь его в покое!
– Все, что хочешь! Пойдешь со мной в Хогсмид в субботу, и я клянусь, что больше пальцем не трону нашего Нюниуса!
Это даже не месть. Не мужские разборки, оказывается. Так, всего лишь брачные игры подростков.
Слава богам, заклятие начало ослабевать. Мышцы онемели от усилия, это было больно, боги, больно! Но можно хотя бы ползти. Дотянуться, дотянуться до палочки!
– Да я скорее с Кальмаром на свидание пойду, чем с тобой! – заорала покрасневшая девчонка.
Сероглазый оскалил зубы в улыбке и бросил приятелю с демонстративным сожалением:
– Не повезло, Сохатый! Бывает… Ой!
Пальцы сжали прохладное дерево палочки. Свобода! Заклинание отпустило, можно встать на четвереньки, а потом и во весь рост, главное – быстрее, быстрее. От горечи во рту подташнивало, мир плясал перед глазами, а палочка дрожала в руке, это то ли слабость, то ли ненависть…
– Sectumsempra! – что есть силы, прямо в это наглое, красивое лицо, в глаза за круглыми стеклами. Лохматый резко развернулся, кровь тонкой струйкой бежала у него по щеке, а в глазах заплескался ужас, но он был хорошим бойцом, поэтому, ни секунды не раздумывая, резко взмахнул палочкой – и слизеринец завис в воздухе вверх ногами.
Зрелище было смешным и жалким: мантия упала на голову несчастному мальчишке, открыв общественности тощие бледные ноги и серые застиранные подштанники. Приятели-гриффиндорцы покатывались от хохота, рыжая девчонка старательно хмурилась, пытаясь удержать улыбку.
Земля ушла из-под ног, и в висках тяжело застучало, так громко, что почти заглушило смех и, казалось, нужно подождать всего лишь мгновенье – что-то оборвется внутри и все кончится, навсегда кончится. А потом раздался звонкий от смеха и гнева голос Лили Эванс:
– Отпустите его!
Какая упрямая и непонятливая девица!
– Как скажешь, – ухмыльнулся лохматый и произнес заклинание, слизеринец рухнул на землю, но тут же вскочил на ноги, чтобы нанести удар.
Уже ничего не исправить, и бой проигран, но нужно хотя бы попытаться. Показать, что это не конец и в следующий раз… Чтобы она видела: это не ее дело!
– Petrificus Totalus!
Мальчишка снова упал как подкошенный.
– Оставьте его в покое! – завизжала его защитница, поднимая палочку.
– Тише, Эванс, я не хочу с тобой сражаться! – лохматый, кажется, был обескуражен таким напором.
– Тогда сними с него заклятье!
Гриффиндорец шумно вздохнул, повернулся к своей жертве и пробормотал контрзаклятье.
– Ты свободен, – произнес он, наслаждаясь собственным великодушием. – Скажи спасибо Эванс, что она за тебя вступилась!
О! О благодарности речь зашла! А за что еще нужно поблагодарить Эванс? За предоставленную возможность похвалиться своими трусами? Дура, какая же дура! Белая слепая ярость наконец рванулась через край и вылилась вместе со словами:
– Я не нуждаюсь в помощи какой-то там грязнокровки!
Черт! Этого не стоило говорить. Совершенно точно не стоило… Надо будет извиниться, потом… Она простит, конечно простит! В конце концов, она сама виновата – не надо было лезть! Но все же можно объяснить… Можно…
Девушка вздрогнула, ее лицо вдруг стало пустым и равнодушным.
– Прекрасно, – негромко и очень спокойно (слишком спокойно!) произнесла она, – в следующий раз я не буду беспокоиться. И, кстати, на твоем месте, я бы постирала трусы!
– Извинись перед Эванс! – взревел лохматый, снова направляя палочку на побледневшего, как мел, слизеринца.
– Мне не нужны его извинения! И ты ничем не лучше его! – в голосе зазвенели слезы.
– Я?! Я никогда не обзывал тебя такими словами!
– Ты думаешь, это очень оригинально – ходить с волосами дыбом, будто ты только что слез с метлы, играть с этим дурацким снитчем и заколдовывать всякого, кто тебе не нравится, только потому, что ты это умеешь – я удивляюсь, как с такой тупой башкой можно ещё летать на метле! Да меня от тебя тошнит!
Девушка развернулась и быстро пошла прочь.
– Эванс! Эй, Эванс! – прокричал парень ей вслед, потом недоуменно пожал плечами. – Что это она?
– Вероятно, она считает, что тебя немного занесло, друг мой, – развел руками его приятель.
– Верно… – пробормотал лохматый. – Верно…
Неуловимое движение палочкой, вспышка – и слизеринец снова повис вверх ногами.
– Кто хочет посмотреть, как я стащу трусы с Нюниуса? – в голосе злая радость и предвкушение.
Нет!!! Нет, это невозможно! Ты этого не сделаешь! Ты не можешь! Отпусти, отпусти, дрянь! Ты пожалеешь! Ничего, ничего нельзя сделать. Бессилие…
Я подняла глаза на жалкое, конвульсивно дергающееся тело в воздухе. Ярость, отчаянье, стыд опалили мне лицо невыносимым жаром. Я почувствовала, как чужая боль заметалась, запульсировала во мне. Надо, надо это прекратить, так нельзя, нельзя!..
«Нет! Не надо, не трогайте!» – я бросилась вперед, со своей бессмысленной помощью, и тут воронка сна затянула, закружила меня и вышвырнула вон.
Великобритания, 29.04.24.
ДЫРЯВЫЙ КОТЕЛ
ПОДШИВКИ 
