Об огне и дыме В Хогвартс после каникул я вернулась в прескверном настроении, однако совершенно выздоровевшая. Конечно же, мне пришлось дать коллегам полный отчет о процессе лечения и состоянии своего здоровья. Наверное, мне следовало бы почувствовать себя польщенной и тронутой, но… Слишком уж я была расстроена и подавлена.
Слова учителя огорчили меня. Я считала себя достаточно романтичной девицей, чтобы находить привлекательными и интересными тайны и слухи о «темном прошлом», но в то же время – достаточно законопослушной и прагматичной, чтобы счесть таковыми погромы и убийства. И еще кое-что. Лили и Джеймс Поттеры, погибшие от руки Сами-знаете-кого. А что если школьные ссоры, обиды и ревность вылились в нечто более серьезное, чем пара проклятий в пустоту? Что если Снейп имел отношение к этой истории и отомстил Лили Эванс и счастливому сопернику много позже, в Годриковой Лощине? Ерунда, конечно. Такое только в маггловских сериалах бывает. Но от одной только мысли, что подобное хотя бы теоретически возможно, меня замутило.
Я твердо (уже в который раз!) пообещала себе прекратить все эти глупости и сохранять вежливый нейтралитет. Наверное, мне даже стоило пойти к Дамблдору и рассказать о метке. Может быть, даже написать в аврорат. Или куда в таких случаях пишут законопослушные граждане? Но вот этого я сделать точно не могла. Наверное, я все-таки не до такой степени любила справедливость. В конце концов, у меня нет доказательств. На этом доводе я и остановилась. Он мне понравился.
Первый день занятий тоже ничем не порадовал – кажется, зимние ветры выдули из мозгов моих подопечных те немногие знания, которые сумели там застрять. Будучи не в силах справиться с раздражением и наверстывая упущенное за время болезни, я с удовольствием сняла полтора десятка баллов и задала «ужасно огромное» (другого, правда, с их точки зрения, никогда не бывало) домашнее задание.
После уроков я вызвала к себе Стивена, чтобы рассказать о беседе с учителем. Разговор, как обычно, превратился в вязь намеков и недомолвок и напоминал странный церемонный танец.
– Мистер Крейг, – я старалась, чтобы голос звучал серьезно и строго, – На каникулах мне выпал случай побеседовать о ваших незаурядных способностях с одним известным ученым, посвятившим себя изучению интересующей вас области магии. Он высказал желание познакомиться с вами поближе.
– Да, профессор. Как вам будет угодно, – скромно ответил юноша, но глаза вспыхнули от радости и предвкушения.
– Предупреждаю, что он весьма требователен как к ученикам, так и к собеседникам, поэтому рекомендую вам для начала просто написать ему. Вот адрес.
Стивен взял из моих рук пергамент и развернул. Похоже, имя Филиппа Мэтэрса было Стивену хорошо знакомо (кажется, одна только я считала учителя простым деревенским магом) – лицо молодого человека засветилось недоверчивым восторгом.
– Он примет меня? – почти шепотом спросил он.
– Да, конечно. Если вы хорошо проявите себя и не будете заняты в июне на стажировке в «Гринготтс», - я позволила себе слегка улыбнуться, – и должным образом сдадите экзамены.
– Я понимаю. Экзамены исключительно важны, профессор! – с совершеннейшей серьезностью подтвердил Стивен.
– Исключительно разумный подход к вопросу, – кивнула я. – Насколько я помню, у вас были какие-то проблемы с нумерологией? Это очень важный предмет.
– Да, профессор. Я готовлюсь.
– Прекрасно. Я не сомневаюсь в ваших силах. Можете идти, мистер Крейг.
– До свидания, профессор. Спасибо.
Кажется, он очень доволен. Счастлив практически. Приятно, что хоть для кого-то мне удалось добыть хорошие новости.
* * *
Как оказалось, моего решения остаться в стороне, успокоиться и все забыть было недостаточно. Уже засыпая, я почувствовала почти забытое мягкое прикосновение к своему разуму. На мгновение я размякла, расслабилась, закачавшись на волнах чистого, безупречного счастья. Но уже секунду спустя, поняв, что происходит, забилась, заметалась, пытаясь сбросить чужую волю и закрыться. «Уходи, уходи! Хватит! Не смей, никогда больше! Нет!» – стучало у меня в голове, и сознание вышвыривало на поверхность разрушенные дома, пожары, зеленые вспышки, чьи-то лица, обезображенные яростью или страданием. И рыжую девушку – Лили Эванс. И лохматого парня в очках – Джеймса Поттера. И сердитого Филиппа Мэтэрса. Все подозрения, страхи и тяжелые мысли последней недели. Надежду на ошибку и неверие, что все – неправда и, может быть, пронесет. Я пыталась вывернуться, сбежать, но хватка оказалась неожиданно крепкой и не ослабевала, пока мои силы не иссякли, и черное отчаянье не сменила тупая бессильная покорность. Все равно не справиться. Без окклюменции мне ни за что не справиться… Тогда наконец невидимые пальцы разжались, и я осталась одна. Сон ушел. Некоторое время я лежала, размышляя, что делать: идти искать зелье сна без сновидений (кое-что должно было остаться) или просто поплакать. Я уже склонилась к первому варианту и нащупала палочку, как вдруг в гостиной раздался какой-то стук, послышались негромкие, но вполне отчетливые шаги, из-за неплотно закрытой двери в спальню просочился слабый свет.
Это была не Пинси, совершенно точно. Во-первых, эльфийка никогда не шумела (если не считать характерного аппарационного хлопка), а во-вторых, привычки убираться и бродить по моим комнатам по ночам я у нее никогда не замечала. Я, признаться, не слишком испугалась – вряд ли кто-нибудь в Хогвартсе стал бы причинять мне вред (смешно!) или (еще смешнее!) грабить – но встревожилась. В конце концов, на дверях у меня стоит пароль – не слишком мудреный, конечно, но без шума взломать вряд ли удалось бы.
Я выбралась из постели и, сжав палочку, двинулась к двери, однако тут же сообразила, что маггловская ночная рубашка будет выглядеть весьма фривольно и несолидно, вздумай я закипеть праведным гневом. Халата поблизости не было. Стараясь не шуметь, я сдернула с кресла аккуратно разложенную Пинси чистую мантию, сунула руки в рукава, кое-как застегнулась, пригладила рукой волосы и вышла в гостиную.
Свет, пусть и неяркий, ударил в глаза и на мгновение ослепил. Я зажмурилась, успев подумать, что представляю собой прекрасную мишень для любого заклятья от Tarantallegr`ы до Avad`ы. А секунду спустя, когда предметы вновь обрели очертания, я увидела Снейпа, сидевшего в кресле у камина. Откуда он здесь взялся, черт возьми? И что ему нужно?
Конечно, мой вопрос оказалось нетрудно предугадать, а может, все чувства были написаны у меня на лице. Профессор улыбнулся своей неприятной кривой улыбкой, которая, кажется, с его точки зрения, должна была сгладить неловкость ситуации, и спросил:
– Вы хотите знать, как я сюда попал? Кажется, сегодня вы не потрудились заблокировать свой камин. Вопиющая беспечность!
– Камин? Этот? – глупый вопрос, конечно. Как будто у меня был другой камин.
– Только не говорите, что вы ничего не знаете о хогвартской каминной сети! Хотя в вашем случае не удивляюсь. Вы умудряетесь во всем сохранять поразительную неосведомленность. Впрочем, это неважно.
Конечно, неважно. Я убрала палочку в карман.
– Зачем вы пришли? – конечно, момент для излияния праведного гнева был уже безнадежно упущен.
Снейп смерил меня тяжелым, пронзительным взглядом.
– Как вы себя чувствуете, мисс О`Лири? Уже справились с последствиями своих экспериментов? Или вы уже успели начать новый? – обманчиво мягкий, вкрадчивый голос.
– Благодарю вас, со мной все в порядке, - я старалась говорить спокойно и с достоинством. – Ваш поздний визит вызван беспокойством о моем здоровье? Я, конечно, польщена, но…
– Прекратите паясничать! – почти закричал профессор. Я даже не заметила, как он оказался рядом, всего лишь в шаге от меня. – Признавайтесь, что еще вы успели натворить со своими мозгами?! Хотя, предполагая их наличие, я, безусловно, льщу вам… Так чего ждать на этот раз? Галлюцинаций и истерик?! Обмороков на уроках и в Большом зале?
Я молчала, потрясенная мыслью, что он, кажется, всерьез беспокоился за меня и пришел проверить, все ли в порядке. Глупая девичья радость потекла по венам вместе с кровью, но только в голове стучало: «Он преступник и, быть может, убийца! Нельзя думать о нем, нельзя принимать помощь!» Но если я не права, если учитель ошибся? Перепутал Снейпа с кем-то, не разглядел, мало ли? Я могла сейчас спросить…
– Кем вы вообразили себя на этот раз? Жертвой минувшей войны? – продолжал меня терзать профессор.
Я не выдержала.
– Я… я знаю про вас! Вы были Упивающимся смертью. У вас есть метка! – ну вот и все. Слова вырвались и ничего уже не вернуть, не взять назад. Лицо Снейпа застыло, превратилось в недвижную белую маску, только глаза блестели ярко и зло.
– Кажется, я поторопился сделать выводы о вашей осведомленности, – он произнес это тихо и очень спокойно.
«Проклянет!» – пискнуло что-то у меня в голове.
– И что, позвольте узнать, вы собираетесь сделать с этой информацией? Может быть, вы думаете, что сможете извлечь из своего знания практическую пользу? – он, что, подумал я собираюсь его шантажировать? Голос тек и струился, пугая почти до крика. А что если он и правда убьет меня сейчас и никто не узнает, что со мной произошло? Найдет меня Пинси в гостиной утром…
– Н…нет, я не собиралась… ничего, – крика не получилось, только сдавленный шепот.
– Не пойдете к МакГонагалл и Дамблдору, не напишите в Попечительский совет? – продолжал Снейп, словно знал о моих раздумьях и сомнениях.
– Нет…
– Почему же, позвольте узнать? Разве вы не знаете, что за сокрытие такой информации можете сами угодить под суд?
Чего, чего он хочет от меня? Зачем пугает?
– Я никому не скажу, правда. Я подумала: а вдруг это ошибка. Я же не знаю, – бормотала я какую-то ерунду и наконец выдохнула с отчаяньем. – Я не хочу, чтобы вы попали в Азкабан!
Чистая правда. Этого я не хотела. Кем бы он ни был и что бы ни сделал.
По крайней мере, сейчас я думала именно так.
Недобрый и внимательный взгляд ввинчивался мне в голову.
– Полагаю, вы хотели бы знать правду?
Я не знала, на самом деле. С неизвестностью еще можно было поиграть, можно было договориться, притвориться, что все ошибка, что ничего страшного.
Но даже я не могла убегать бесконечно.
– Да.
Снейп снова прожег меня взглядом – кажется, это была легилименция, хотя вряд ли ему удалось увидеть в тот момент что-то кроме моего дикого, выкручивающего все нервы напряжения.
Ну же! Ну! Скажи, наконец!
Но он ничего не сказал. Молча расстегнул пуговицы на рукаве сюртука, рванул манжет рубашки и обнажил предплечье. Ничего. На правой руке ничего. Никакой метки. Чистая бледная кожа, крупные выпуклые вены на запястье. Облегчение накатило на меня слабостью и слезами и тут же отхлынуло: профессор неторопливо расстегивал второй рукав. Сердце подпрыгнуло куда-то вверх да там и зависло. А потом сорвалось и рухнуло в пустоту.
Бледный, почти незаметный рисунок, как будто утопленный под кожу. Змея, выползающая из черепа. Знак мрака.
Но гром не грянул, не обвалился потолок и не провалился пол. Сама не понимая, что делаю, протянула руку и прикоснулась к метке. Кожа была совершенно гладкой и отзывалась живым теплом. Я, как безумная, вцепилась в запястье и заплакала, не от страха, а от отчаянья, безнадежности и непоправимости, почувствовав, как толкается кровь в бугорках вен, а потом гладила, гладила метку, как будто можно было это стереть, и никак не могла отпустить.
Поднять глаза у меня не было сил: я боялась посмотреть Снейпу в лицо – ведь тогда он точно что-нибудь скажет, вряд ли приятное, и мне придется отступить, и все кончится. Он и так терпел меня слишком долго.
Но профессор так ничего и не сказал – молча притянул меня к себе, так что я ткнулась носом ему в плечо, и неловко провел рукой по голове, плечам, спине. Я замерла, застыла, чтобы не спугнуть мгновение. Плечо было твердым и теплым, а сюртук пах шерстью, пылью и немного потом, и ничего страшного, непоправимого в нашей жизни уже не было.
А потом я наконец решилась – не взглянуть в глаза, нет – просто пропустить между пальцами спутанные пряди, прочертить пальцами линии на щеке и подбородке, мучительно краснея, прижаться губами к воротнику, потому что к коже - страшно. Это было как-то неуклюже и совсем не так, как представлялось мне в ночных мечтах, и даже не так, как бывало прежде. Я не знала, что делать – все известные мне входы и выходы были заперты, намертво запечатаны: страсть – смешна, жалость – оскорбительна, спокойная симпатия – скучна. Ни сбежать, ни спрятаться, ни притвориться. Никакой защиты, никакой кожи. Только Северус Снейп и я – все, как хотела.
Наверное, я могла стоять так – прилипнув к нему – бесконечно, но он не выдержал первым, расколол нашу неподвижность: приподнял мое лицо за подбородок, поцеловал – без страсти, без нежности, словно поставил печать. Губы у профессора были теплые, сухие и обветренные, как у мальчишки. На мгновение мне снова стало страшно, уже не прошлого – будущего - каменной уверенности в руках, расстегнувших мою мантию, непроницаемости взгляда, в котором по-прежнему нельзя было ничего прочесть. Потому что от Снейпа невозможно будет сбежать или стереть ему память. Он не даст уйти – скорее пустит на ингредиенты. И главное: он меня предупреждал. Я зажмурилась, прижалась губами к губам со всем отчаяньем своей трусости, а потом – так же на ощупь – целовала щеки, уже немного колючий от щетины подбородок и тонкие веки, не чувствуя почему-то ни возбуждения, ни желания, только… Понятия не имею, что именно я в тот момент чувствовала.
Мантия, тщательно отглаженная Пинси, осталась лежать на полу, а ряд пуговиц на сюртуке оказался очень длинным, почти бесконечным. Впрочем, спешить теперь было некуда: я совершенно точно успею отдаться, чтобы скрепить наш странный молчаливый договор.
Но я снова ошиблась, а Снейп снова удивил меня – никакого ритуала не было. Был слишком узкий для двоих диван в гостиной и теплые сильные руки, бледная солоноватая кожа с полосками старых шрамов (Любопытно, все же, откуда они взялись? Тогда спросить я не решилась), губы – уже не сухие, поцелуи – невесомые, быстрые, беспорядочные. Мне казалось прежде, что он состоял из огня, дыма и непроглядного клубящегося мрака, а нет – оказалось – из плоти и крови. Под чернотой сюртуков и мантий оказалось обычное, в меру несовершенное тело. Но меня оно почему-то изумляло больше всех тайн и успокаивало надежнее всяких слов. И даже метка казалась сейчас просто неудачной уродливой татуировкой.
Мне захотелось сказать что-нибудь, подходящее случаю, нежное, но ничего не шло на ум, кроме глупого «Почему, все-таки?». Мысли плавились и текли под прицелом черных снейповых глаз, в которые как всегда было страшно смотреть, но нельзя – не смотреть. На мгновение я почувствовала чужое присутствие в мыслях и даже успела возмутиться: ну что же это за человек такой?! Что он может из меня вытащить сейчас, кроме одуряющего желания прокричать, прокатив по небу, его прохладное имя?
– Прекрати. Не смей, – я прошептала почти беззвучно.
Он молча улыбнулся мне и отпустил.
Мы застыли на тонкой грани между волшебством момента и прозаичностью воплощения, но никак не могли упасть. Все это не было ни невероятным, ни божественным: признаться, бывало и лучше – искуснее, чувственнее, понятнее, в конце концов. Но сейчас это было то, что нужно.
Великобритания, 29.04.24.
ДЫРЯВЫЙ КОТЕЛ
ПОДШИВКИ 
