И не было, с тех пор, в моей жизни ничего более постоянного, чем Северус.
Он приходил ко мне два – три раза в год, причем, прощаясь с ним, невозможно было предсказать, когда будет следующая наша встреча, по большому счету, будет ли она вообще. Выражение «Приду, когда смогу» (читай «когда захочется») было единственной формой, в которой он когда либо высказал своё намерение навестить меня через некоторое время.
Просто, в один прекрасный момент, придя домой с дежурства, или открыв дверь на звонок, я обнаруживала его у себя на диване или, соответственно, за дверью на лестничной площадке.
Мама к тому времени переехала в деревенский дом, и наша квартира оказалась в полном моём распоряжении.
Мы молчали, пили кофе, разговаривали, иногда смотрели вместе кино и читали книги, а потом расходились до следующей встречи, короче говоря, представляли собой что-то вроде иллюстрации из учебника геометрии – о двух параллельных прямых, которым выгодно делать вид, что они, всё-таки, иногда пересекаются.
Во всяком случае, это странное, отвлечённое существование меня в его жизни, а его в моей нас полностью устраивало, хотя и не мешало мне иногда с тайным удовольствием разглядывать его… с чисто эстетической точки зрения.
Красивым мужчиной моего волшебника назвать было нельзя, как, впрочем, и вовсе непривлекательным. «Неизбитый вариант», как говорится.
Моя жизнь тем временем шла своим чередом – моя прямая пересекала по пути все положенные ей точки, хотелось мне того, или нет.
Выбранная мной профессия вначале повернулась ко мне тошнотой, невинно убитыми крысами, постоянным испугом, и прочими «прелестями» бытия студента-медика, затем принесла мне репутацию «толковой девочки», а в свои двадцать девять я считалась подающим надежды хирургом и, по случайно услышанному мной выражению своего непосредственного начальника «генияльным» ассистентом.
Впрочем, существовал мир, в котором все мои профессиональные достижения приравнивались, наверно, к чему-то вроде профессиональных достижений палача в застенках инквизиции, во всяком случае, так решил бы чистокровный волшебник, и осознание этого было моей персональной ложкой дёгтя в бочке мёда моих успехов и усугубляло для меня мои неудачи. «У волшебников не принято резать людей», – сообщил мне однажды Северус, на что я ответила: «А мы режем. Не волшебники потому что», и тема была исчерпана.
Тогда, в июльскую ночь, я на себе проверила истинность выражения «Человек видит только то, что знает», и с невероятным удивлением открыла для себя существование мира, который был так же недосягаем для меня, как если бы находился на другой планете. Мне разрешалось о нём только знать и иногда заглядывать в него через замочную скважину рассказов Северуса, на большее я рассчитывать не могла.
Тогда же, в первую ночь, я пригласила его зайти и выпить чая. Я не сомневалась, что он откажется, и удивительный пурпурный автобус, перед которым как в сказке расступаются деревья и дома, унесёт его от меня в ночь – без имени и объяснений. Я уже почти готова была с этим смириться, но он согласился. И представился.
В маминой кухне, любовно оформленной в серо-розовых пастельных тонах, он казался чужеродным объектом, как на картинке из журнала с детским заданием «чего здесь не может быть». Он смотрел на закипающий чайник, задумчиво крутя в пальцах… про себя я, чьей любимой книгой к тому времени был «Волшебник Земноморья», определила этот предмет как «маленький магический посох».
Не то, чтобы я боялась своего гостя, но где-то в глубине моего сознания упрямо топталась мысль о моей полной беззащитности.
Возможно, одно короткое слово, как перед дверью, когда я не могла справиться с заевшим замком, или даже вовсе без слов – и я не вспомню лица своего гостя и буду искренне считать, что никуда и не ездила.
«Интересно, а убить так можно?» - подумала я, или… не подумала? Да, я только что сказала это, причём не по-русски, как многие свои случайные мысли, а по-английски!
– Прости, я не хотела тебя обидеть. Я просто нечаянно подумала вслух. – Проговорила я, отворачиваясь от плиты, чтобы поставить перед Северусом чашку чая и блюдце с сохранившимся в холодильнике печеньем.
– Я не обиделся. – Сообщил он беспристрастным тоном. – А почему тебе интересно?
– Я подумала, что люди не были бы людьми, если бы не научились и так тоже…Ужасно пессимистическая мысль, правда? – Я виновато улыбнулась, разводя руками.
Мой собеседник опустил глаза, его изящные руки с тонкими длинными пальцами на мгновение сильнее сжали чашку.
– Ты права. Научились.
И такой безотчётной горечью оказались проникнуты эти слова, внешне бесстрастные, что мне захотелось отвернуться, благо возможность была – в окна смотрела ночь, и я подошла к окну, чтобы задёрнуть цветастые кухонные шторы.
– Я не хотел тебя смутить, Лиди. Знаешь, у нас была война. И ещё будет. И мне хочется тебе об этом рассказать… почему-то. Может быть, потому что там я этого никому не расскажу. – Задумчиво сказал он.
– «Синдром попутчика». Потом тебе захочется, чтобы я всё забыла.
– Скорее всего. Поэтому, спасибо за чай, и прощай.
И я проводила его, и в дверях окликнула:
– Северус, ты… приходи, если тебе захочется. Я с удовольствием с тобой поговорю. И помолчу тоже с удовольствием.
Он оглянулся на лестнице. И сказал только два слова. «Хорошо, Лиди». Осталось ли в силе моё приглашение, он спросил только однажды – после того, как я вышла замуж за преуспевающего юриста Эдварда Роузмонта, моего однофамильца. Это случилось в октябре восемьдесят девятого года. А в середине ноября я и мой волшебник сидели в больничном кафе, куда он пришёл ко мне в первый раз, говорили о какой-то ерунде, по окнам волнистыми от ветра потоками текла дождевая вода, было сумеречно и «муторно», как говорила иногда мама. Невесть почему, я чувствовала себя виноватой перед ним и выцарапывала что-то трудноопределимое вилкой на пластике стола.
– Не продавай квартиру. – Сказал внезапно Северус.
– Почему?
– Твоё, так называемое, замужество – это не больше чем на год. – Усмехнулся он. – Я видел твоего, так называемого, мужа.
Я рассердилась. Какой, спрашивается, молодой жене на исходе медового месяца понравится, если ей предрекут скорый развод. Но Северус оказался прав – за тем только исключением, что продержалась я полтора года. Всё это время на холодильнике в моей старой квартире, я вешала свой график, чтобы волшебник знал, когда меня можно найти на работе.
Северус за одну встречу с моим мужем смог разглядеть то, что я увидела только через несколько месяцев – пределом мечтаний моего совершенно среднестатистического супруга была совершенно среднестатистическая семья (жена-домохозяйка и куча детей). Он нисколько не сомневался, что я с радостью брошу работу через некоторое время после свадьбы, чтобы родить ему наследника, и очень удивился, когда я этого не сделала. Через некоторое время, он развернул целую кампанию по «вразумлению» непутёвой жены. Он приводил мне в пример всевозможных Салли, Лори, Энни – жен его коллег, которые ждут мужа дома с кастрюлей супа, младенцем на руках и нагретыми тапочками. Он встречал меня с утомительных дежурств повторением одной и той же заезженной до дыр песни «дорогая-я-прекрасно-могу-обеспечивать-семью-ты-можешь-уволиться-а-не-завести-ли-нам-ребёнка». Через некоторое время я поняла, что наследник рода Роузмонт нужен ему не сам по себе, а в качестве ядра на ногу для меня.
Наконец, в его речах начал прослеживаться смысл «я сегодня добился подписания двух крайне важных договоров, а ты всего-навсего…»
«А я, «всего-навсего», отстояла шесть часов у операционного стола, а потом, чудом, не иначе, в отделении скорой помощи, успела спасти девочку, которой в горло вцепилась собака, и я прихожу домой не затем, чтобы ты, дорогой мой, сообщил мне, что кастрюля супа для тебя, любимого, в миллион раз важнее, и если это будет продолжаться, солнце моё, то мне легче перебраться жить в старую квартиру».
И я перебралась. И твёрдо решила, что моя жизнь – это моя работа, выйду замуж я за того, кто это поймёт, а рожу, когда мои биологические часы будут «дотикивать» свой срок, может быть, даже без мужа, от симпатичного мужчины с хорошей наследственностью и высоким IQ.
А через неделю после того, как мы с Эдом стали свободными людьми, Северус обнаружился у меня в квартире с букетом совершенно невозможных цветов, похожих на подсолнухи, которые три раза в час меняют цвет, и поздравлениями. Кроме него никто не додумался поздравить меня с разводом, хотя это было именно то, что нужно. А седьмого января 1992 года, он рассказал мне ту давнюю историю, которая предшествовала нашей встрече на кладбище, будто всю кровь свою выплеснул.
И что я могла сказать?
По-моему, это был как раз тот случай, когда молчание – наиболее разумный поступок.
– О чём ты думаешь? – спросил он немного погодя. – Ты очень красноречиво молчишь.
– Я думаю о том, что человечество может бесконечное количество раз наступать на одни и те же грабли. А молчу про отдельных представителей этого человечества.
– Вот как. – Губы его искривились.
– Не обижайся.
– Лиди, Гарри Поттер в этом году поступил в Хогвартс.
– И?
– И я просто не могу спокойно на него смотреть. – Глаза Северуса полыхнули, словно в темном туннеле на пол плеснули керосина и бросили спичку. – Если бы не глаза, если бы что-то другое… Я не могу сказать «сын Поттера» или «сын Лили», я слишком люблю эти чёртовы глазищи, чтобы видеть их каждый день, и понимать, что это глаза отродья Поттера. – Последние два слова он почти выкрикнул, затем глубоко вздохнул несколько раз, усилием воли заставляя себя успокоиться, хотя бы внешне. Отвернулся. – В нем как будто вся моя ревность воплотилась, вся обида и… любовь тоже вся. По отдельности они может и ничего, но вот вместе…
Мы помолчали ещё немножко, и выпили вина (в честь Рождества и нашей встречи я открыла бутылку красного).
– А что ты имела в виду, говоря о граблях, на которые наступает человечество?
– Твой так называемый Темный Лорд, – начала я, невольно копируя интонации волшебника, говорящего мне «твой так называемый муж»,
– Не мой! – резко перебил меня Северус.
– Прости, ладно, общий Темный Лорд взял на вооружение довольно старую идею – объявить каких-нибудь людей, исходя из определённых признаков, не людьми, и дать, тем самым, себе право делать всё, что угодно. До чего так можно докатиться, тоже ясно – до дамских сумочек и перчаток из человеческой кожи. Потом, конечно, весь мир ужасается, ставит памятники… А у нас недавно была история, хочешь расскажу?
– Расскажи.
– Ну, слушай. Привезли к нам такого… – я пошевелила пальцами, подбирая слова, – …колоритного типа – голова обритая, через всю грудь крупными буквами «Смерть черномазым», на шее «Да здравствует Ку-Клукс-клан», на плече свастика, Бог знает, что ещё, в общем… хм, – я покосилась на Северуса, он в ответ приподнял бровь совершенно «авторским» движением,
– Ты хотела сказать, что Знака Мрака не хватало для полного счастья? – С фирменным сарказмом, спросил он.
– Я хотела сказать, что с ним там был бы полный комплект. Ну ладно. Привезли с ножевым ранением, в таком состоянии, что ещё минут пять, и всё, летальный исход. Меня там не было, у меня был выходной, а штопать его досталось Джорджу Панси, как на заказ, негру.
– И что же?
– Джордж его спас, в полном соответствии с клятвой Гиппократа, несмотря на то, что был момент, когда спокойно можно было констатировать смерть. Хотя, как оказалось, этого скинхеда искала полиция, за убийство двух чернокожих женщин…
Я разлила остатки вина, по бокалам.
– Пьём банально – за мир во всём мире, и не возражай даже, как раз самый тот тост – в Рождество.
Северус посмотрел на меня странным взглядом.
– Лиди, ты пьяна? – Спросил он довольно резко.
– С двух бокалов? Нет. А-а, не пугайся, меня крестили в православной церкви, поэтому у меня Рождество сегодня.
– А у меня послезавтра день рождения. – Буркнул Северус.
– Ну и где ты был раньше с такой новостью? Значит за тебя?
– Нет, «за мир во всём мире» гораздо лучше. – Усмехнулся он.
– Знать бы ещё, как этого достигнуть.
– Неужели ты этого не знаешь? – Спросил он, словно пытаясь смутить меня, поддразнивая.
– Есть у нас в семье одна завиральная теория. – Улыбнулась я. – Но излагать её смысл нужно на свежую голову.
– Значит, расскажешь в другой раз… Люблю, когда он приходит…
|
Великобритания, 19.04.24.
ДЫРЯВЫЙ КОТЕЛ
ПОДШИВКИ 
