***
Под вечер разыгралась настоящая февральская метель – крупные влажные снежинки метались в воздухе, пытаясь увернуться от ударов яростного ветра, бились о непроницаемое для них оконное стекло, словно просясь внутрь, в спокойное тепло кабинета. Сидящая за столом женщина в белом халате прекрасно представляла себе картину разыгравшейся непогоды, хотя увидеть ее не могла. Длинные чуткие пальцы безошибочно нашли на столе тяжелую хрустальную пепельницу с чуть отбитым краешком - синего цвета, это она помнила – и ловко затушили в ней сигарету. Пора домой… Несмотря на усталость, вызванную суточным дежурством, уходить не хотелось. Ее никто не ждал в пустой квартире, слишком большой для одного человека. Только здесь, в клинике, она была нужна. Нужна была почти двадцать лет назад – девчонкой-практиканткой, затем молодым, подающим большие надежды врачом… и вот теперь – ночной сиделкой. Даже после того, как коллегам стало понятно, что ее зрение никогда не вернется, главврач оставил ее здесь в роли сиделки – тяжелых больных было немного, но эта должность была закреплена в штате. Как же хорошо, когда есть такая работа и такие люди рядом…
Она встала и подошла к окну, привычно обогнув угол стола – за столько лет она так хорошо изучила обстановку в клинике, что могла передвигаться по ней и находить необходимые вещи наощупь даже в кромешной тьме, так что слепота ей абсолютно не мешала. «Интересно, ТАМ сейчас тоже идет снег?» – подумала она. Ей представлялись заснеженные башни древнего замка, просторная комната и мужчина за письменным столом. Вот он сосредоточенно читает пергамент, хмурится, недовольно хмыкает и что-то пишет внизу листа темно-изумрудным пером. Тонкие губы сурово сжаты, глубокая морщина пересекает переносицу, словно печать, скрепляющая обет вечного ношения непроницаемой маски. Она много лет представляла себе его лицо, но «увидеть» смогла лишь той летней ночью, после разговора с полупрозрачным образом высокого белобородого старика в очках-половинках и лиловой мантии. Она поверила сразу и безоговорочно, даже необходимость лишиться возможности видеть окружающий мир глазами не тронула ее. Что значит такой пустяк по сравнению с жизнью того, кого она любила? Она не слишком-то и доверяла глазам – сердце видит намного дальше… Решительно опустила ресницы, навсегда отрезав от себя вид ночного города, укрытого черно-синим августовским небом, и, после легкого головокружения, каскад новых ощущений, запахов и звуков настолько оглушил сознание, что она даже не сразу почувствовала свою потерю. Только потом, в больнице, ей очень хотелось посмотреть на Него… но теперь это было невозможно. Долгие часы она легонько касалась его лица пальцами, впитывая и запоминая наощупь любимые черты, ощущение его кожи и скользящую ласку прядей, гладких и прохладных, как ежевичные ягоды… Она чувствовала ту пустоту, которая была в нем, слышала медленный, словно неохотный стук его сердца, и заставляла свое биться в унисон. Зная, что он не может ее видеть, она пела ему тихие сказки, вплетая в его пустоту тонкие цветные нити образов…превращавшиеся постепенно в легкий шелк сна. Тридцать девять ночей она заполняла его пустоту и пришла последняя ночь – нежданный подарок на прощание, буйное разнотравье чувств – от нежно-ковыльных до крапивно-жгучих, и еще горьковато-серебряное, полынное счастье прикосновения к губам того, кого она никогда больше не увидит…
Женщина отвернулась от окна и достала из кармана темно-дымчатые очки в изящной оправе. Она старалась не выходить без них, чтобы не ощущать сочувствия больных и коллег, когда они встречались с ее невидящим взглядом. В коридоре послышались быстро приближающиеся шаги, дверь с тихим шорохом открылась, и медсестра Наташа облегченно сказала:
- Ой, Софья Казимировна, как хорошо, что вы еще здесь! У нас в седьмую подняли из приемного тяжелого, так Вера Григорьевна велела за вами бежать, - старшая медсестра Вера просто так не послала бы за ней, поэтому женщина быстро поправила халат и шагнула к двери.
- Вы не спешите, его пока только устраивают. Может, домой пойдете, вы ж после суток… я могу и сама присмотреть за ним, все равно он без сознания, - девушка искренне хотела помочь, но Зосю невольно раздражало такое повышенное внимание, словно подчеркивающее ее неполноценность.
- Наташ, вы идите, я сама с ним посижу. Кстати, вы результаты осмотра знаете?
- Вера Григорьевна говорит, что все очень странно – ушибов нет, все показатели в норме, а в себя не приходит. С улицы его взяли и привезли на «Скорой». Самое интересное, что не алкаш какой, а приличный мужчина. Завтра еще анализы возьмем и на аппаратах проверим, как всегда, - это означало, что было рекомендовано полное обследование – от кардиограммы до томографа.
- Спасибо. Я сейчас к Надежде Алексеевне в четвертую зайду на минутку, а потом сразу к новенькому, так Вере Григорьевне и передайте. Сегодня у нас кто дежурит, Артем? Если что, я его вызову, - медсестра всегда удивлялась, как легко и свободно передвигается бывшая врач, как ровно и спокойно говорит. Иногда Наташе очень хотелось походить на нее, но слишком уж она… бесчувственная, что ли - никогда не засмеется, не заплачет, не разозлится. И как это у нее получается?
Наташа попрощалась и убежала, а женщина тихо постучалась в дверь четвертой палаты и вошла.
- Зосенька! А я думала, ты уже домой ушла, - радостно воскликнула пожилая женщина с белоснежными волосами и ярко-зелеными, совсем молодыми глазами. Она была давней пациенткой этой клиники, где оперировалась лет пять назад, и с тех пор каждый год ложилась на плановое обследование.
- Нет, Надежда Алексеевна, нам тяжелого привезли, без сознания. Вот пожелаю вам доброй ночи и пойду к нему. Как вы сегодня? – Зося подошла ближе и аккуратно присела на край постели. Она любила старуху за доброту и ровный, дружелюбный характер, тем более что ту операцию Зося проводила сама. Тогда она еще оперировала…
- Хорошо, девочка, благодаря тебе у меня теперь все прекрасно, дай тебе Бог здоровья и жениха хорошего. Или есть уже жених-то?
- Конечно, - женщина улыбнулась, услышав ласковое «девочка» - слишком непривычное обращение для ее возраста.
- Тогда почему грустная? И не улыбайся, я все вижу! Или поссорилась с ним?
- Не могу я с ним поссориться, Надежда Алексеевна. Он… далеко сейчас.
- Скучаешь? Давно не виделись, наверное, вот и тоскуешь. Ничего, Зосенька, скоро он вернется, тогда все наладится. Ты, главное жди, - эти слова заставили больно сжаться сердце. Можно ждать сколько угодно, когда есть надежда, а если ее нет?
- К сожалению, не скоро, так что буду дежурить почаще, с вами не скучно. Доброй вам ночи, пойду я, - женщина кивнула в ту сторону, откуда слышалось дыхание старухи, и направилась к двери. Уже на пороге ее догнали слова:
- И тебе доброй ночи! Только раз я сказала скоро – значит скоро. Я точно знаю, мне тебя обманывать незачем. Сама увидишь, что я права, - Зося помахала рукой на прощание и вышла в коридор. «Знали бы вы, Надежда Алексеевна, что ваше «скоро» для меня может быть только «никогда», - подумала она, направляясь в сторону седьмой палаты.
***
Она вошла и плотно прикрыла дверь, чтобы звуки из коридора не мешали слушать. Его дыхание было неглубоким, но ровным и спокойным – так дышит человек, спящий здоровым сном после трудного, но благополучно завершившегося дня. За месяцы слепоты она много раз слышала дыхание больных, находящихся без сознания или в коме, поэтому различала их так же хорошо, как зрячий отличает черный и белый цвет. Привычным жестом женщина подвинула одеяло и села рядом, ноздри защекотал запах лаванды, зверобоя, мяты и еще чего-то знакомого – кастелянша последнее время стала класть на бельевые полки пучки сухих трав.
Неспешно текли капли-минуты, постепенно сливаясь в прозрачные струйки-часы. Тревога отступила – этот человек был, судя по всему, совершенно здоров, поэтому ее мысли постепенно вернулись в прошлое. Что с Ним сейчас? Вернулся ли он в школу или решил уйти от полной бесконечных забот жизни преподавателя? Здоров, счастлив ли теперь, когда все закончилось? Она никогда этого не узнает, потому что книга кончилась, а другого способа не существовало. Но осталась вера в случившееся, пусть и невозможное по всем законам, чудо, знание того, что Он есть, и те сорок ночей не были сном или фантазией. Ей очень хотелось, чтобы этот мужчина хоть иногда вспоминал о ней - безымянной незнакомке, ненадолго появившейся в его жизни и бесследно исчезнувшей, лишь только в ней отпала необходимость. Нет, она никогда не претендовала на его сердце, это было слишком самоуверенно, но надеялась, что он отведет для нее хотя бы крошечный кусочек собственной памяти. Она верила и любила, поэтому смогла использовать подаренный судьбой единственный и безумный шанс оказаться рядом с ним, хотя заранее знала, что проиграет – радость от того, что он с ее помощью остался жив, ненамного смягчала боль потери. Одно дело страдать о несбывшейся мечте, а совсем другое – иметь и потерять, без права попытки приручить волшебного зверя-счастье, удовольствоваться одним только прикосновением к его теплой радужной шкурке…
Она почувствовала, как защипало глаза, и запрокинула назад голову, чтобы слезы не успели пролиться. Пусть они лучше остаются внутри, темнеют и загустевают, отравляют душу жгучей тоской, чем позволить им свободно стекать по щекам, вычерчивая на коже влажный узор одиночества. Почти неосознанно она протянула руку и сразу нашла чужие прохладные пальцы, слегка сжала их, переплетая со своими, в отчаянной попытке вернуть память прикосновения к любимым рукам. Ей повезло, потому что абрис ладони, удивительно нежная кожа на запястьях и даже едва заметная ниточка шрама у основания указательного пальца были так похожи на те, родные и знакомые… но на этих руках с внешней стороны было больше шрамов – совсем свежих, только недавно затянувшихся новой и от того тонкой и гладкой кожей.
Когда слезы отступили, она глубоко вздохнула, выравнивая ритм ударов сердца, и тихонько запела: «Лишь только одно важнее всего, важнее жизни самой…». Но в этот момент другой голос, более глубокий и сильный, голос того, кто был ей дороже всего на свете, произнес:
- С высокой скалы смерти в лицо загляну и буду с тобой… - эти слова звучат, как пароль, они - ключ, открывающий дверь в невозможное...
Она замолчала, растерянная, оглушенная, с бешено колотящимся сердцем, а отступившие было слезы стремительно и безудержно заскользили по щекам, путаясь в бахроме ресниц, горячими, как расплавленный воск, каплями обжигая неразрывно сплетенные пальцы…
- Как?! – голос не слушался, мысли беспорядочно вспыхивали и гасли, как угли раздуваемого костра.
- Знаешь, мне гораздо спокойнее ЖИТЬ здесь и без магии, чем ВЫЖИВАТЬ там, имея волшебную палочку. И, ради Мерлина, прекрати рыдать, я ненавижу женские слезы…
Ветер за окнами стих, похолодало, поэтому снежинки теперь падали медленно и ровно, образуя бесконечно струящийся белый занавес. Он заботливо скрывал двух людей, держащихся за руки, от тех, кто может смотреть на мир, но не способен увидеть любовь и чудо, потому что они навсегда убили в себе веру в Сказку. А в четвертой палате старушка Надежда Алексеевна ненадолго проснулась, посмотрела в предрассветную февральскую темень ярко-зелеными глазами, и подумала: «Я же тебе говорила… Тот, кто однажды не дал умереть Надежде, рано или поздно находит Любовь». Июль 2007 г.
|
Великобритания, 27.04.24.
ДЫРЯВЫЙ КОТЕЛ
ПОДШИВКИ 
