Они. N+3 страница уничтоженного дневника Северуса Снейпа.
…Я даже купил специальные кисти! Ничего не выходит – оно не настоящее. Я пробовал, старался: раз за разом, но…ни-че-го. Столько всяких руководств, и нигде не написано как!!! Чёрт, и зачем взялся?…Но бросать не хочу. Раз уж решил сделать подарок (как бы сентиментально это ни звучало), то уж доведу дело до конца. Вернее, дорисую. До тридцатого совсем мало осталось, только бы успеть. Была у меня идея – обратиться к профессионалу. Потом передумал. Всё-таки, ей будет приятнее, если я сам нари..(последнее предложение жирно зачёркнуто). Вызовов пока не было. Это пугает. С каждым днём я всё больше жалею, что в вязался в эту… - Ты знаешь, что ты меня обидел? – и жизнерадостно так.
Вот ведь какая – не поймёшь.
- Ну, предположим, догадываюсь, - пытаюсь улыбнуться.
И зачем?
Всё равно ведь криво как-то…
- Ну, так вот, ты должен теперь э… возместить… этот… ну как его… вечно забываю… - хмурит лоб и дёргает себя за косичку. Рыжую, с медным отливом.
Мне кажется, что волосы у неё как проволока. Торчат так на кончиках – похоже.
- Ну, это… ну… - размахивает руками.
Смешная.
- Моральный ущерб, - наконец сжалился я.
- Вот, он самый! – хлопает себя по лбу, от чего шляпка съезжает на бок. – А теперь возмещай мне его, – по-деловому упирает руки в бока и выставляет вперёд правую ногу.
- И каким же это образом? – усмехаюсь.
- Ну, как каким… ну, я не знаю, - садится на траву. – Ой, лютики!!! Лютики убила! – и завизжала так… я аж подскочил.
- Да ты чего, в самом деле?! С ума сошла?! – ору не своим голосом.
Замолкла.
Носом шмыгнула.
- Я тут лютики раздавила… представляешь? Целых три… села, а они… в общем, нету больше лютиков…
Мерлин, кто из нас больной: она или я? Может, оба?
Тру переносицу.
- Ничего не понимаю…
- Ты знаешь, к нам вчера японец приходил… или китаец… ну, в общем, глазки узенькие такие, весь жёлтый и в тюбетейке, - снова усаживается на траву. На те же «убитые лютики».
- Так вот, он рассказывал, что у всего есть душа. Даже у лютиков.
- Какой китаец?.. Куда приходил?..- присаживаюсь на своём месте у стены. Голова трещит.
- Китаец из коридора на третьем этаже. Приходил к Ляпсус. И вообще, если какой мужик пришёл – это всегда к старушке Клямзе.
Закатываю глаза. О да, как будто теперь мне всё понятно!..
- Ну и что?
- В общем, Ляпсус, как только к ней кто интересный приходит, собирает у себя весь коридор. Ей хорошо – места много. И сесть по-человечески можно. Концертный зал - не поляна, - грустно вздыхает. – Здорово так было. Он нам столько всего нарассказывал! – улыбается. Счастливо так – до ушей. Умеют же некоторые…
- Ну а лютики причём? – спрашиваю я.
- А лютики притом, что они, оказывается, тоже живые, - значительно поднимает указательный палец.
- Так вот как всё просто! – развожу руками.
Дурдом.
- Ага, - ёрзает, расправляя платье.
Молчим.
- Чушь ведь, правда?
- Что? – удивлённо поднимаю глаза. А она сидит и смотрит… грустно так.
- Эй, Грэйс, ты чего? – не дай Мерлин, опять заревёт.
- Да я всё про лютики. Тебя, бурбучатину, рассмешить хотела, - машет рукой и отворачивается.
- Кого-кого рассмешить хотела? – невольно подаюсь вперёд.
- Ну, ты всегда бурчишь… бурбучатина… - кисло улыбается.
А мне вдруг почему-то представился бурчащий бобёр.
Тихо смеюсь.
- Ты что с ней делаешь?! Как ты её несчастную выкручиваешь?!
Ну что она за человек та… кхм… картина такая?! Я аж поперхнулся.
- Кого выкручиваю? – на всякий случай оглянулся по сторонам. Может, тут ещё кто есть?
Только картины. Странно…
- Да улыбку свою! – брови насупила и смотрит так грозно. Если бы не эти косички…
- Что ты с ней творишь?! Тебе её не жалко?! И так скривил, и туда изогнул… разве что, наизнанку не вывернул! – сердито поправляет сползшую на лоб шляпку.
- Не нравится – не смотри, - умеет же она всё портить. С досады открываю учебник по зельям. Ровно на трёхсотой. Яды. Вот-вот.
- У тебя голова отвалится, если ты улыбнёшься по-человечески? Ну что это за оскал умирающего не своей смертью? - делает жуткую гримасу.
Я что, правда, так улыбаюсь?! С ужасом созерцаю её перекошенное личико. Ой, Мерлин, лучше я вообще улыбаться не буду.
- Ты смотри, тут всё просто. Берёшь улыбку за кончики и растя-а-а-а-а-агиваешь, - растягивает губы пальцами. Здорово у неё получается – широко и весело. И вот… нет, ну пальцами как-то неэстетично.
- Эй, попробуй!
- Не буду, - фыркаю и возвращаюсь к ядам.
- Ну и беееееееееее, - высовывает язык.
Не могу – утыкаюсь лбом в книгу и хохочу.
- Ты невозможна.
- А у меня тридцатого день рождения.
- Что? – удивлённо хлопаю глазами.
- Ага, оно самое - довольно улыбается. Ещё бы – огорошила по самое некуда.
- Кхм… - прочищаю горло. Смотрю вопросительно. И ещё бровь вот так. Язык показывать не умею, но бровь изогнуть – святое.
- Ты приходи, я тут буду, - перебирает свои цветочки. И вдруг голову поднимает. И смотрит. Почти умоляюще.
- Конечно, приду! – слова вылетели прежде, чем я успел подумать. Не в моих правилах.
Чёрт, и что я ей подарю? Что можно подарить нарисованной девчонке?!
- Приходи вечером, - довольно улыбается, перекладывая сорванные лютики из одной кучки в другую.
Я в замешательстве.
- А китаец этот… вы правда собираетесь? – чушь несу. Лишь бы что-нибудь сказать.
- Ага. Ляпсус же певица. Знаешь, эти, которые рот ка-а-а-ак откроют, а потом ка-а-а-а-ак заорут…
- Оперные, что ли? – помогаю я.
- Ага, - усердно кивает. И косички: вверх-вниз, вверх-вниз…
- Говорят, - оглядывается по сторонам и наклоняется вперёд, - в неё был влюблён один очень известный художник. А она его не любила. Он её нарисовал и отравился. Только тсссссс, - прикладывает палец к губам и снова оглядывается.
- Так вот. Он её нарисовал в пустом концертном зале. Она там вся такая расфуфыренная сидит и через свои стекляшки эти на сцену смотрит, - корчит рожу. Завидует она этой Ляпсус – сразу видно. «Концертный зал - не поляна…» - вот уж действительно.
- И когда к ней дядька какой придёт, мы все собираемся. Иногда нас ещё дядюшка Фредерик к себе приглашает. У него на картине рояль. Он так играет, - мечтательно вздыхает. – А ещё черешня… - снова вздыхает и прикусывает нижнюю губу.
И тут я задаю вопрос, который меня уже давным-давно мучает.
- Грэйс, почему вы такие?
- То есть? – удивлённо моргает.
- Вы ведь не обыкновенные картины. Почему вы висите здесь – в этом старом заброшенном коридоре? Почему не со всеми? И вы же… вы слишком живые.
Она мрачнеет и отводит взгляд.
- Потому что… - запинается. – Мы… Северус, - поднимает взгляд. Я каменею. Ледяной. И мёртвый. – Здесь каждый за что-то расплачивается. Этот коридор, эти холсты, эти краски – вот ад, в котором мы живём. Вечный ад. Пёстрый, размалёванный и от того ужасный. Есть картины, а есть мы. Те, кому есть за что платить.
Ужас. Сковывает до самого тёплого, что есть внутри.
- Что? Что вы сделали? – тихо шепчу. Губы еле шевелятся.
- Неважно. И не надо об этом думать, - улыбается. Но… нарисованно.
- Есть вещи… это больно… не хочу, - подбородок у неё дрожит. А у меня ноги.
- Я пойду, - поднимаю свой рюкзак и отворачиваюсь.
Страшно.
- Ты не бойся, - слышу я её голос. Тихий и безжизненный какой-то. – Я всё расскажу. Это сначала так страшно, потом привыкаешь. Бывает хуже… я надеюсь. Дальше я не слушаю – заворачиваю за угол. Всё бы отдал, что бы узнать – как. Чтобы никогда этого не сделать. Чтобы не стать таким, как они.
|
Великобритания, 02.05.24.
ДЫРЯВЫЙ КОТЕЛ
ПОДШИВКИ 
