N+7 страница уничтоженного дневника Северуса Снейпа. Мерлин, так волнуюсь, что руки дрожат. У меня получилось. Я не знаю, не знаю, как я это сделал. Просто, вдруг раз! И оно…как настоящая. Она как настоящая. Сколько попыток, я уже отчаялся получить результат. И вот…не знаю, как получилось. Я был так, так…так взбешён, мне так хотелось…да, чёрт возьми, мне хотелось убить их. Каждого. И нет ещё такого проклятья, в которое могла бы воплотиться моя месть. Если бы ни директор…Я мог не сдержаться. И…мне, мне даже представить страшно, что я мог снова это сделать… хотя… …не думаю, что жалел бы так же сильно, как тогда…Этот ублюдок заслуживает смерти. Другое дело, что не ценой моей свободы. Впрочем, когда-нибудь он все своё получат. Есть вещи, которые страшнее смерти. Я знаю – видел. *последний абзац жирно перечёркнут* Мерлин, в кого я превращаюсь?…эти вызовы…всё они… - Грэйс! Грэйс, послушай, я… уф… тут так случилось, - замолкает. В глазах сожаление. Брови сошлись на переносице. Надломлено как-то. И правда сожалеет. Искренне. - Да я и не ждала особо, - равнодушно терзаю очередной лютик. Иногда мне их так жалко – лютики эти. Прям козлы отпущения какие-то… - Грэйс, я не специально, - вытирает рукавом мантии выступивший на лбу пот. Дышит тяжело. Бежал что ли? - Понимаешь, я хотел придти пораньше, но… - Но пришёл в два часа ночи, - заканчиваю я за него и принимаюсь за новый лютик. Отодрать лепесточки, накрутить на палец стебелёк… Господи, я его убью сейчас. Не знаю как, но убью. Я целый день!!! Целый день его ждала, а он… - Я не виноват, меня не пускали! – оправдывайся, оправдывайся… - Не кричи, все уже спят! – бросаю через плечо. И подбородок вверх. Высокомерно, но так Ему и надо . - Понимаешь, мадам Помфри… да ты просто не представляешь, что это такое! Она меня в постели хотела на неделю оставить. Еле вырвался! И то ещё скандал будет. Ты бы видела, чего мне стоило удрать оттуда! И вообще, с днём Рождения, - тихо заканчивает он свою бурную речь. Ну-ну, вспомнил таки… - День Рождения? – удивлённо приподнимаю брови. По одной не умею, а две сразу – пожалуйста. - Не понимаю, о чём это ты? – хлопаю глазами. - Я… я… не знал, что тебе подарить, - пропустил всё мимо ушей. Видно, волнуется очень. С чего бы? - И… И… в общем, это… тут... я лучше, покажу. Подожди минутку. Вытаскивает из рукава палочку. Руки дрожат. Бледный весь. На щеках румянец. Нездоровый какой-то, лихорадочный. Не нравится мне всё это. Палочку на стену направил. Заклинание произнёс. Первый раз такое слышу. Ое-ёй… - Ты чего это делаешь? – забываю про свою обиду и наклоняюсь вперёд. Ну вот, не видно… - Сейчас. Сейчас ты всё увидишь, - сбоку откуда-то. А ещё мне кажется, что он улыбается. Точно улыбается. Жаль, не вижу. Какой-то шорох. Бумага? Определённо, с чего-то снимают бумагу… Так, я уже тоже волнуюсь. Ну что он там так долго?! - Всё, - отходит в сторону, и я снова его вижу. Вах… так… так… смущённо немного, всё ещё кривовато, но… но так живо, по-настоящему. А я пялюсь на него, как дура. Если это и есть подарок, то он самый лучший на свете. Улыбка. Он улыбается. - Ну, смотри же! – нетерпеливо смахивает со лба капли пота. – Давай! - Чего смотреть-то? – не понимаю я. На всякий случай оглядываюсь. Лютики, поляна, лес, солнышко, коридор, он. Ничего не понимаю… - Справа! – даже ногой притопнул - так волнуется. - Да нет тут ниче… ой, а это ещё что такое? – обалдело изучаю пространство стены. Что-то новенькое. Кидаю на него вопросительный взгляд. Кивает и снова улыбается. Ну ладно. - Я сейчас, - бросаю мимоходом и, разбежавшись, впитываюсь в камень. Я редко перемещаюсь. Боюсь. Не самих перемещений, а… не важно, в общем. Но боюсь. Холодно так. Стены-то вековые. Каждую трещинку на себе чувствуешь, каждый выступ. До холста пробирает. - А… э… мм… - слова застряли в горле. Не могу вдохнуть. Я стою на закрытой веранде. За окном метель. Огромные снежные сугробы. Чуть-чуть расплываются, но искрятся… искрятся на солнце. Глаза слепит. Огромные белые хлопья падают с неба. Слишком большие. Даже неба не видно. Но так тепло… Стул кривой. Пропорция не соблюдена. И скатерть кое-как. А тень падает неправильно. Но так прекрасно. Так волшебно неумело. Господи… Я закрываю лицо руками и опускаюсь на пол. Внутри всё дрожит от счастья. И я чувствую, что если не выпущу его наружу, то взорвусь. Взорвусь оглушительным фонтаном красок. Взорвусь и испорчу, залью всё волшебство яркими пятнами. Да, волшебно. По-настоящему волшебно. От самого сердца. И нежно… так нежно… - Грэйс! Из водоворота красок меня вырывает его взволнованный шёпот. Я поднимаю голову и убираю от лица руки. Пальцы мокрые от слёз. Я плачу. Они бегут сами. Начинаю вытирать, но бесполезно… их так много, что я ничего не вижу, кроме его лица – расплывчатого бледного пятна. - Грэйс! – восклицает он с каким-то тихим отчаянием. Он подходит ближе, опираясь руками о раму. Теперь я вижу его глаза. Воспалённые, немного сонные… и очень растерянные. А ещё боль… странная… разочарованная. Всхлипываю и утыкаюсь в подол. Не могу на него смотреть. Не могу. - Я сниму её. Я сейчас же её сниму. Порву, уничтожу, сожгу. Она ужасна. Уродлива. Грубая клякса. Я… так глупо было повесить… думать, что я смогу… слишком тонко. Слишком сложно. Думал, что всё могу… я сниму её… Грэйс, я попрошу… у меня есть знакомый художник… он нарисует, что захочешь… только не плачь, Грэйс, я прошу… только не плачь… - губы дрожат. Пальцы вцепились в раму. Даже костяшки побелели. И глаза предательски блестят. Я глупо сморкаюсь и улыбаюсь сквозь слёзы. - Она чудесна, Северус. Она чудесна, - тихо повторяю я, пока рыдания не накатывают новой волной. Не могу успокоиться. Внутри всё рвётся. Это невозможно. Невозможно. Такого не бывает. - Я старался… - улыбается, но улыбка дрожит, и он прикусывает губу. Я прижимаюсь к самой границе. Протягиваю руку туда, где кончается моя пёстрая тюрьма… и почти касаюсь его щеки… почти, но нет - граница невидима, но вечна. А он чуть касается пальцами холста. Я закрываю глаза, пытаясь представить, как это… чувствовать прикосновения его пальцев. - Посмотри на стол, - шепчет он. - Я вижу, - тихо отвечаю я. Огромное блюдо. И черешня. Крупная и красная. Кроваво-красная.
|