… Следующая глава моей жизни началась с холода. Первым осмысленным фактом стало то, что правая сторона моего тела, похоже, превратилась в один большой кусок льда. Потом я понял, что я ещё и мокрый с ног до головы. А кругом темнота – хоть глаз выколи. Я попробовал пошевелить правой рукой – не знаю, удалось мне это или нет, поскольку её в данный момент в природе как будто бы и не существовало. Для меня, по крайней мере. Я шепнул: «Люмос!», и помещение озарил слабый свет: значит, волшебная палочка всё ещё была при мне. Я огляделся и понял, что нахожусь в кладовой. Не в той, маленькой, возле класса, в которой хранились ингредиенты для зелий, изготовлявшихся на уроках, а в другой. Ты, Гарри, про неё, наверно, и не знаешь. Это была наша большая кладовая, где мы держали особо ценные материалы и зелья. До неё, кстати, ещё надо было дотопать… Следующим неприятно поразившим меня переживанием оказалась боль. У меня болело всё – кроме того, что онемело от холода. Как будто по мне табун кентавров проскакал… Потом я понял, что сейчас вечер. Прожив несколько лет в подземельях, я научился узнавать время суток без солнца, без звёзд и без часов. Я просто его чувствовал. Впрочем, мой Мастер говорил, что это не я научился, а Хогвартс научил: мол, его древние стены и не таких безнадёжных, как я, научить могут - хоть чему-нибудь… Мой Мастер!.. Вот тут я, наконец, вспомнил всё, и этот миг стал одним из самых чёрных в моей жизни. Я ошибся!.. Да, это была моя ошибка, Санни не виновата… Она же не могла знать, что Мастер её любит!.. Боже, я не должен был её звать!.. Это всё я: я не захотел покориться судьбе, искал способ обмануть Небеса, поэтому всё так и вышло… Это из-за меня мой Мастер умер в страшных мучениях!.. И Санни, конечно, вместе с ним, она не могла его оставить… Я погубил и его, и её!.. Как мне теперь жить?!.. Мои пальцы разжались, волшебная палочка выпала, свет потух… Я скрючился на каменном полу, обхватив руками колени. Я люто страдал от холода, пробиравшего до костей, мои руки и лицо были изранены осколками стекла. Но я не мог даже помыслить о том, чтобы подобрать волшебную палочку, высушить одежду или воспользоваться ранозаживляющим зельем, которого в этой кладовой – хоть купайся… Нет, это было невозможно! Это было бы просто подлостью – лишать страданий такого негодяя, как я! Ведь я убийца! Убийца!.. О, если бы только можно было взять и перестать дышать! Совсем!... Я попробовал – конечно, ничего не вышло… Вот ведь, какая я живучая сволочь!.. Встать и всё-таки поискать яд? Но это значит – двигаться… Это значит – почувствовать себя живым, пусть ненадолго… Нет, я не могу, я не вынесу!.. Лучше я буду лежать. Может быть, мне удастся превратиться в камень. Как было бы хорошо!.. Знаешь, Гарри, моё желание исполнилось – в некотором смысле. Я долго лежал, свернувшись, на каменном полу, и вскоре холод начал отступать. Меня объял стылый дремотный покой. И вдруг, на грани сна и яви, мне померещилось, будто камень вокруг меня дышит – так же, как и я. Древние стены замка были живыми. Они глубоко спали и тихо бормотали во сне: «Кругом так тихо - никого кругом, но, как и прежде, день идёт за днём, и час сменяет час, и всё проходит…» «И час сменяет час, и всё проходит, - покорно повторил я, – и всё проходит…» Мне вдруг вспомнилась бабушка – уже совсем старенькая и совсем не грозная. Как она встречает меня, когда я приезжаю в отпуск, как суетится, как сокрушается, что у меня такой усталый вид, и ненавязчиво (как ей самой кажется) намекает на то, что научные труды это, конечно, хорошо, но ей перед смертью очень хотелось бы хоть немножко понянчиться с правнуками… … и всё проходит… … потом - такая знакомая и такая унылая палата в больнице Святого Мунго. Две кровати за занавеской… Отец совсем перестал подниматься. Почти ничего не ест. Стал худой, как скелет. Лежит и смотрит в одну точку. Или бредит. А мама больше не дарит мне обёрток от жевательной резинки - уже давно. Она даже не поворачивает голову, если я сажусь рядом. Иногда она начинает волноваться, плакать, пытается куда-то убежать… Целители говорят, такое случается с ней всё чаще… … и всё проходит… … Я шёл по винтовой лестнице, а вокруг были стены немыслимо яркого, сияющего небесно-голубого цвета. Я проходил мимо дверей – широких и узких, прямоугольных и овальных, золотых и серебряных... Рядом со мной шла Луна и говорила, что в этом доме будем жить мы с нею, наши дети, наши родные и друзья и все, кому здесь понравится и с кем нам будет хорошо. Каждый сможет выбрать комнату на свой вкус, и наш дом будет самым счастливым домом на свете… … Я вздрогнул, стряхивая ледяное забытьё. Мне на память – уже наяву – пришло одно событие: - Обычно, когда я заводил речь насчёт лечебного зелья для моих родителей, Мастер начинал сердиться и говорил, чтобы я перестал помышлять о том, что лежит за пределами возможного. Но однажды он промолчал и, после нескольких минут раздумья, сказал, что хочет увидеть моих маму и папу. Я исполнил его просьбу… Выходя из палаты, Мастер крепко взял меня за руку - как маленького; так мы с ним и шли по коридору, потом спускались по лестнице… И тогда я понял, что у нас всё получится... Я приподнялся и сел. С огромным трудом, - так у меня всё затекло, замёрзло и болело. Среди осколков стекла на полу я нашарил свою волшебную палочку. Я не стал делать свет ярким – я побоялся спугнуть внезапно родившуюся рифму… «Кругом так тихо – никого кругом, но, как и прежде, день идёт за днём, и час сменяет час, и всё проходит... и гроздьев жар становится вином!..» Гарри, я никогда не знаю, откуда берутся стихи в моей бестолковой голове. Но в тот момент мне хотелось думать, будто сами стены Хогвартса проснулись, чтобы помочь мне. «И гроздьев жар становится вином». Что, Невилл Лонгботтом, твоего Мастера больше нет, и ты как будто бы умер вместе с ним? Да, я чувствую именно это… Но всё-таки ты есть? Да, я есть, но это какой-то другой я… Конечно, другой: тот, который умер, мог только лежать и молить о смерти, а ты почти готов встать и снова начать жить. Ты готов пойти и отдать последние почести своему наставнику. Ты готов продолжить начатое им дело, не дать его трудам пропасть втуне, ты готов завершить их… и двигаться дальше. Тебе больно? Как никогда в жизни!.. Но теперь ты сильнее своей боли… А значит, вставай и иди!.. Кряхтя и постанывая, я кое-как поднялся на ноги. Окинул взглядом следы учинённого мною погрома. Покачал головой: уборки много, а эльфам такое серьёзное дело доверить нельзя – тут всё слишком ценное… Потом я всё-таки произнёс высушивающее заклинание. Тепло сухой одежды одарило меня таким удовольствием, что моё воспалённое чувство справедливости немедленно взревело страшным голосом: тебе не должно быть хорошо! Ты слишком плохой! Ты мерзавец! Ты должен страдать!.. - А ну, заткнись! – прикрикнул я сам на себя (каждая новая секунда существования вонзала в моё сердце ржавый гвоздь, но я постарался не обращать на это внимания). – Я обязан заботиться о себе! От моего здоровья зависит жизнь и благополучие других людей!.. Да, я урод и мерзавец, но я в ответе за них! И я больше не стану вести себя как безмозглый подросток!.. Я смазал руки и лицо ранозаживляющим зельем. Судя по ощущениям, на моём теле было множество ссадин и синяков, но раздеваться мне не хотелось, и я оставил их на потом. Сначала – главное и самое трудное. Я должен пойти к Мастеру. Гарри, больше всего я боялся, что он всё ещё умирает… Я боялся снова услышать его крик… Но в подземельях было тихо. Я шаг за шагом приближался к нашим покоям – тишина… Вот и гостиная – ни звука… Я подошёл к двери его спальни. Я не позволил себе ни секунды промедления. Сжав зубы, я поднял повыше волшебную палочку и вошёл. Гарри, то, что я увидел… Я не совсем уверен, что об этом можно рассказывать посторонним, а я и так уже много всякого понаписал… Но ведь ты не посторонний… И ты, конечно, никому не покажешь это письмо. Я прошу тебя, - сожги его сразу же, как только дочитаешь. Я знаю, что ты так и сделаешь, и поэтому… поэтому я всё-таки продолжу. Даже если мой рассказ получится немного слишком откровенным, ты всё равно не найдёшь в нём ни одного слова, оскорбляющего честь Мастера или его дамы… Словом, я вошёл в спальню… Она выглядела так, будто по ней пронёсся ураган. Мебель опрокинута и частью поломана, пол усеян обрывками пергамента… Можно было представить себе, что за сила буйствовала здесь несколько часов назад… Тяжёлый бархатный полог был сорван с кровати, а на ней… Знаешь, Гарри, когда я был маленький и болел, бабушка часто читала мне вслух. Особенно ей нравилась старинная повесть о любви сэра Тристана и леди Изольды. Не совсем детское чтение, но ты же знаешь бабушку… Разумеется, некоторые сцены она опускала, блюдя мою нравственность. Я их сам прочёл, когда научился читать и стащил книжку из бабушкиного шкафа. Особенно мне запомнился обнажённый меч, который сэр Тристан, ложась почивать в лесном шалаше, положил между собой и своей возлюбленной. Смысла этого поступка я тогда, по детской своей невинности, не понял, но этот эпизод почему-то запал мне в душу… Теперь я был уже достаточно взрослым, чтобы смутиться при виде двух обнажённых тел… Но никакого смущения я не почувствовал. Было в их позах нечто, заставившее моё дыхание сбиться,- не от стыда, а от благоговения. «Вот, эти двое спят безмятежно и целомудренно! - воскликнул проснувшийся во мне поэт. - И меч между ними – сама смерть!..» Голова Санни лежала на плече Мастера, а её рука – на его груди. Дивные волосы миссис Саншайн скрывали наготу обоих, словно волшебный плащ… Я отвёл взор, ибо не чувствовал себя достойным созерцать столь прекрасную и печальную картину… «Они такие красивые, такие светлые… и мертвы! – мои глаза снова защипало. – А я такой гадкий, мерзкий, отвратительный… Я решительно пресёк порыв самобичевания: страдай – не страдай, а мне ведь ещё предстояло сообщить о трагедии госпоже МакГонагалл, которая наверняка поспешит удостовериться в произошедшем лично. Вряд ли Мастер и Санни захотели бы, чтобы директриса (и вся та толпа, которая непременно прибежит следом за нею) видела их в одеянии полевых лилий… Я поднял с пола одеяло и укрыл их. Мои глаза совсем затуманились слезами, когда я наклонился, чтобы поцеловать их на прощанье… Поэтому я не мог видеть, что лицо Мастера блестит от испарины, а по виску Санни ползёт капля пота… Моей щеки коснулся слабый вздох, я отпрянул, поражённый, яростно протирая глаза. И уставился на мнимых покойников в изумлении и ужасе… Они были страшно бледны, но их брови хмурились, а ресницы трепетали… Не смерть, а сон - тяжёлый, тревожный сон, один на двоих… Вот Мастер вздрогнул, шепча что-то запёкшимися губами, но пальцы Санни тихонько шевельнулись – утешая, успокаивая, и он вздохнул свободнее… - Нокс!.. Сидя на полу в полной темноте, я долго приходил в себя. Когда мне это, наконец, худо-бедно удалось, я испытал бурную радость, но минутой позже она сменилась мучительным беспокойством. Да, сейчас они живы, но как понять, - они уже не умирают или ещё? Увы, дать ответ на этот вопрос могло только время… Потянулись часы томительного ожидания. Прислонившись к кровати, я то и дело задрёмывал… Потом просыпался, вставал, склонялся над изголовьем, с замиранием сердца прислушивался: дышат или нет?.. Полночь миновала. Вынырнув в очередной раз из зябкого полусна, я подумал, что неплохо было бы затопить камин. Потом я нашёл плед и пару подушек. Устроившись поуютнее, я пообещал себе, что буду бодрствовать до утра, и уснул. - Невилл!.. Невилл!.. Я проснулся так резко, словно у меня над ухом заорал голодный великан. - Санни?! - Тише, глупый, тише!.. Она говорила почти шёпотом. Миссис Саншайн приподнялась, опираясь локтём о подушки и придерживая на груди одеяло. Её лицо смутно белело в полумраке (дрова в камине уже почти прогорели, и комнату лишь изредка озаряли сполохи угасающего пламени). - Санни!.. У вас получилось!.. Слава Небесам!.. Как вы?.. И как… - С твоим Мастером всё будет в порядке, - сказала она, предупреждая мой вопрос. - Но… как вам удалось?.. Это магия сидов, да?.. Какое-нибудь неизвестное волшебство?.. - Не волшебство, Невилл… Не волшебство, а… Чудо!.. Мне показалось, что она заплакала. - Невилл, мне ужасно хочется пить!.. - А?.. Что?.. Ох, простите, миссис Саншайн, я сейчас, я мигом!.. Я опрометью кинулся в лабораторию, схватил кувшин и наполнил его водой из каменной чаши источника.* Потом меня посетило вдохновение, я сбегал в гостиную и достал из шкафа бутылку вина эльфовского производства. Вернувшись в лабораторию, я взял маленький золотой котёл… - Прекрасно, Невилл, - сказала Санни, понюхав созданное мной зелье (я сварил его по наитию и сейчас даже не вспомню, что именно я добавил в вино). – То, что нужно! Но сначала – воды!.. Она, бедняжка, выпила почти весь кувшин. Потом дело дошло и до моего зелья. Мы и Мастера попытались им напоить, но он смог сделать всего пару глотков. Он так и не проснулся, несмотря на всю нашу суету, и выглядел неважно… - Не волнуйся, мой мальчик, - сказала мне миссис Саншайн, - ему просто нужно время… Северус такой молодец, он обязательно поправится. - Вы правду говорите? – жалобно спросил я. - Иди-ка ты спать, милый, - ответила Санни. - А можно, я здесь посплю?.. - Нельзя. - Но почему?.. - Почему - почему… А сам не догадываешься? Я помотал головой. Я не догадывался. Я вообще уже мало что соображал… Санни поднялась и села на постели так, что её лицо оказалось вровень с моим. Она посмотрела на меня в упор своими огромными загадочными глазами, и я подумал, что сейчас она откроет мне ещё одну страшную тайну. Но вместо этого она… … подмигнула. Озорно и лукаво. Хитрая проказница фейри из детской сказки. Я тихо рассмеялся и, наконец, поверил, что всё будет хорошо.
|
Великобритания, 19.04.24.
ДЫРЯВЫЙ КОТЕЛ
ПОДШИВКИ 
