Полчаса спустя госпожа МакГонагалл рыдала, сидя за столом в своём кабинете. Я сидел напротив неё, трепетно сжимая в руках волшебную палочку Мастера. - Боже мой, какой ужас! – всхлипывала директриса, прикладывая к глазам совершенно мокрый платок. – Бедный мальчик!.. Какая трагедия!.. Но почему вы сразу нам ничего не рассказали?.. - Вы лучше спросите у госпожи Дайлис Дервент, почему она не попросила вас позвать Мастера к миссис Саншайн, - ответил я, пристально глядя на портрет, - если эта дама знала, что Санни так хотела его видеть!.. Изображённая на холсте волшебница сокрушённо покачала головой: - Санни просила не слушать её бред… - Ясно, - я стиснул зубы и уставился в пол. - Мы тут соревновались в красноречии… Боже мой, а он сидел и слушал! – горе госпожи МакГонагалл было так велико, что в моё сердце невольно стала проникать жалость. – И даже виду не подал… Я бы, наверно, умерла на его месте!.. А я ещё рассердилась на него… Мне показалось, что он издевается… Нам всем так показалось… А он… Невилл, а может быть, он действительно… молился?.. - Мы с вами никогда этого не узнаем, леди, - грустно ответил я. – Ибо я не самоубийца, чтобы расспрашивать Мастера о подобных вещах!.. - А я… я оскорбила его… так страшно оскорбила!.. Боже, это было бы только справедливо, если бы он убил меня!.. Всего лишь справедливо!.. Я смотрел на пожилую женщину, плакавшую, как ребёнок, и мне вдруг подумалось: интересно, а есть ли у неё семья?.. Минерва всегда была для нас образцом суровой сдержанности, высоким примером самообладания и дисциплины. До сих пор мне казалось, что ей совершенно чужды человеческие слабости, что даже время не властно над её стальным характером… А сейчас мои глаза открылись, и я увидел, как она постарела, как поседела её голова, какими сухими стали её руки… Она всю жизнь отдала Хогвартсу… Вряд ли у неё есть дети или родные… И некому будет теперь утешить её, она останется один на один со своей виной, со своим горем… - Простите меня, леди, - промолвил я, чувствуя, как последние отвратительные следы злобы покидают мою душу, - простите за то, как я разговаривал с вами в учительской… Вы же ничего не знали… Я совсем об этом не подумал… Действительно, а что ещё вы должны были чувствовать?.. Господи, я, наверно, с ума сошёл!.. Я же всех вас люблю, а тут словно забыл об этом, словно никогда и не знал!.. - О, Невилл!.. Она вскочила со своего трона, и я бросился ей навстречу. Мы обнялись… Какая же она оказалась худенькая и хрупкая!.. Я осторожно погладил госпожу МакГонагалл по спине. - Простите, леди, - повторил я, чувствуя, что сейчас, наверно, разревусь, - простите меня… и Мастера тоже простите… У меня сердце разрывается, когда я думаю о том, что ему пришлось пережить, но… он не должен был угрожать вам. Он же всё-таки мужчина, а вы… - Он ничего бы со мной не сделал, - горячо отозвалась госпожа МакГонагалл, слегка отстраняясь и заглядывая мне в лицо, - я уверена, он бы не стал… - Я тоже уверен… почти, - я из последних сил боролся со слезами, - во всяком случае, мне бы очень хотелось быть в этом уверенным… Она снова обняла меня. - Не надо, мой мальчик. Не думай о нём плохо… И я всё-таки заплакал. - Я просто стараюсь быть честным, - проговорил я, - о, Боже, никогда не думал, что это может быть так больно… наверно, к тем, кого любишь, невозможно относиться справедливо… Она молча погладила меня по голове. - Леди, я бы хотел… скажите, я могу избавить вас от клятвы?.. Я был неправ, я вас обидел, я… - Нет, Невилл, снять Непреложный Обет невозможно, - вздохнула она. – Ну-ну, не надо так расстраиваться… В конце концов, я действительно уже стара, голова не та стала, а Поппи… Во время войны она сама просила, чтобы мы ей ничего не рассказывали… - Вы можете рассказать ей, леди, что Мастера полюбила фея, - сказал я, - хотя это теперь и не тайна, но мадам Помфри, возможно, немного утешится…
……………………… Я вошёл в нашу гостиную и встал напротив заколдованной стены, закрыв глаза, чтобы не видеть зыбкого, сводящего с ума морока… - Мастер! – позвал я. – Вы меня слышите, я знаю… Я принёс вашу волшебную палочку, сэр… Вот, собственно, всё, что я хотел сказать… Ну, положим, хотел я сказать много больше… Про то, например, что без него у меня всё валится из рук, что наше зелье так и не окончено и вообще, что я страшно скучаю… Но я говорил это каждый день и не по одному разу… Пора бы уже и честь знать. Довольно изводить человека своей дуростью и вешать на него свои проблемы: у него их и без меня хватает… И вообще, надо уже за ум взяться. Мастер вернётся рано или поздно, а я так всё запустил… Просто безобразие. Я прибрался в гостиной, растопил камин (а то холод такой, что того гляди с потолка сосульки начнут на голову падать), сходил на обед… В Большом зале госпожа МакГонагалл во всеуслышание объявила, что все обвинения с Мастера сняты, и он восстановлен в должности профессора Зельеварения и декана Слизерина. Громче всех захлопали, конечно, слизеринцы. За столом Гриффиндора Генри МакФлай издал радостный клич и даже запрыгнул на скамью. Сара Митчелл улыбалась мне во весь рот. После обеда я провёл два урока – именно провёл, как положено. И был глубоко тронут тем, как хорошо работали ученики. В их старательности присутствовало нечто большее, чем обычное желание заработать баллы. Со всех сторон ко мне устремлялись тёплые волны молчаливого сочувствия и поддержки. Это было настоящее волшебство… Оно настолько воодушевило меня, что вечером я отправился в лабораторию. Это было нелегко, но я решил, что должен всё-таки попытаться поработать над зельем. Я сел за стол и принялся разбирать пергаменты. Мастер действительно очень много трудился в последние дни до несчастья: меня ждала целая пачка мелко исписанных листов. Время текло неторопливой струёй, настал вечер, а я всё разбирал сухо шелестевшие страницы. Вчитывался, вдумывался, стараясь гнать от себя ненужные переживания… И вдруг в толще аккуратной стопки обнаружил странный обрывок. Через мгновение я признал собственные каракули: «Кругом так тихо – никого кругом,
Но, как и прежде, день идёт за днём,
И час сменяет час, и всё проходит,
И гроздьев жар становится вином…» Интересно, зачем Мастер его сюда засунул? Случайно? Но Мастер всегда был крайне аккуратен в работе и не позволял себе сорить на рабочем месте. Значит, этот обрывок показался ему нужным. Пергамент с моим стишком был некогда сложен вчетверо, а затем тщательно разглажен и присоединён к листам, покрытым ровными строчками сложнейших формул и вычислений. Какая между ними может быть связь?.. Долго я ломал себе голову, а потом вспомнил, как Мастер хвалил мой склад ума… наверно, учителю не хватало меня в последнее время. Пока я витал в облаках, он пытался думать за нас обоих. Видимо, он надеялся, что моя поэзия придёт на помощь его логике… Я задумчиво перевернул листок и… к своему величайшему изумлению обнаружил на другой стороне ещё одну строфу, написанную рукой Мастера: «И много дней, и много долгих лет
В подвалах тёмных спит янтарный свет.
И каждый день он ожидает часа
Великих радостей или великих бед.» … Минута проходила за минутой, а я замер, перестав ощущать собственное тело. Мои руки вдруг показались мне чужими, глаза смотрели на мелкие строчки словно издалека. Душа моя сразу восприняла их смысл, а сердце и разум неожиданно возмутились. Причудливая смесь восхищения, горя и обиды охватила меня. «А говорил – не поэт, не поэт!.. О, Мастер, как же мне без вас плохо!.. Ужасные стихи. Вроде, всё гладенько, но это просто красивые слова, и я им не верю. Интересно – что бы вы сказали теперь? Теперь, когда мы действительно дождались великих несчастий… Насколько хватило бы вашего смирения?..» Не в силах более выносить окружавшей меня безответной тишины, я встал из-за стола и, даже не дав себе труда убраться на столе, поплёлся в гостиную. Рухнув в кресло, я движением волшебной палочки отправил в камин несколько поленьев. Огонь сначала нерешительно облизывал новую пищу, а потом взвился и затрещал весело и жарко. А я, дрожащим от негодования голосом, спросил у пустоты – громко, с вызовом: - Зачем, Учитель, к нам приходят беды? И пустота внезапно отозвалась лёгким веянием прохладного воздуха. - Затем, дитя, чтоб мы нашли ответ! Он неслышно прошёл за моей спиной и опустился в соседнее кресло – мой Мастер, мой друг, мой отец… Я взглянул на заколдованную стену - и увидел серый камень и старинную дубовую дверь. Но морок так и не исчез до конца: тонкая, прозрачная пелена продолжала колыхаться перед моим внутренним взором, безнадёжно отделяя меня от того, кто сидел сейчас рядом со мной. Он не был призраком… но и человеком он не был тоже. Я бы смог к нему прикоснуться – о, Небо, как я этого хотел! Как я мечтал, что Мастер вернётся, и я снова обниму его, заплАчу и пообещаю, что впредь ни одно из многочисленных несчастий этого мира не посмеет приблизиться к нему… И вот, он вернулся, а я не смею даже смотреть на него. Да, ведь я думал, что из-за призрачной завесы ко мне выйдет истерзанный горем страдалец, чьи холодные, обессилевшие руки я буду долго отогревать своим дыханием, но… Оказалось, что человека, которого можно было обнять и пожалеть, больше нет. Горе сожгло его дотла, и из пепла родилось иное существо: светлое, могучее и невыносимо прекрасное… - Да, друг мой, - сказало оно, глядя в огонь глазами, сверкавшими ярче пламени, - вы верно угадали. Феникс. Слёзы феникса. Последняя составляющая. Наше главное слово. - Простите, Мастер, - промолвил я, трепеща от благоговения, - я должен уйти… ненадолго… Осторожно закрыв за собой дверь лаборатории, я прислонился к прохладному дереву, пытаясь перевести дыхание. Моё сердце бешено колотилось, мне казалось – сейчас моя грудь разорвётся… Я закрыл глаза, стараясь не прервать ход мысли: формула в моей голове помимо моей собственной воли уже меняла свой смысл, выворачивалась наизнанку… Эта изнанка и оказалась настоящим узором, который, наконец, засиял в моем сознании самыми чистыми, самыми яркими красками… Всё было верно. Мастер не ошибся. Слёзы феникса - последняя составляющая... Фениксы! Сколько тысячелетий пламя их смерти согревало этот мир! Сколько веков песня их возрождения зажигала огонь в сердцах людей!.. Но мы научились гасить его в себе, и холод объял землю. И бессмертные птицы покинули нас навсегда, унеся с собой свои невыплаканные слёзы... Я медленно приблизился к заветному котлу и склонился над перламутровыми переливами зелья… Всё кончено. Наш труд был напрасен. Слёзы феникса – их не достанешь теперь ни за какие сокровища мира. И значит, я никогда не смогу обнять своих родителей – и почувствовать, как они обнимают меня в ответ... Я больше не поцелую Луну. Я никогда не увижу Санни. Мастер… ему я тоже больше не нужен. Моя любовь отныне заперта в моём сердце: она сожжёт его, и меня не станет... «Вот и всё», - подумал я, и с моих ресниц упали две слезы и растворились в переливающихся глубинах. И зелье вдруг стало прозрачным и чистым, как вода, и поднявшийся от него лёгкий пар окутал меня невыразимо сладостным благоуханием.
| 
Великобритания, 20.04.24.
ДЫРЯВЫЙ КОТЕЛ
ПОДШИВКИ 
