В которой только мадам Стоун замечает таинственное письмо профессору Снейпу Две неподвижные идеи не могут вместе существовать
в нравственной природе, так же, как два тела не могут
в физическом мире занимать одно и то же место.
А.С. Пушкин Профессор ждала меня, переодевшись во что-то миленько-домашнее и хлопоча возле маленького столика. Как оказалось, Стоун знала толк в настоящем кофе: тот, что она разливала по чашкам, был крепким, с ярко выраженной горчинкой и еле слышной сладостью. — Как вам Хогвартс, вы ведь, кажется, учились в Бельстеке? — Мне все время чего-то не хватает. Как-то здесь холодно, в отношениях между людьми холодно. — Вы хотите, чтобы все профессора страстно обнимались при встрече? — я чуть насмешливо приподнял бровь. — Нет, ну конечно, не все!.. Но некоторые могли бы… Меня всегда забавляла эта игра: сделать вид, что я не замечаю ни одного из множества намеков. Но Стоун, похоже, знала ее правила. Она продолжала делать намеки с тем же невинным видом и «не замечала», что я их «не понимаю». Игра становилась еще занятнее. И мы играли. Вечер за вечером. Или говорили о новых изобретениях: чарах, заклинаниях, зельях. О новом министре магии и мире после падения Лорда. О студентах и занятиях… — Скажите, что вы сделали со студентами? Те, кто посещает маггловедение, стали писать намного более логичные и последовательные работы!.. — Ничего особенного, профессор. Просто я сразу даю им правила написания научных работ и требую, чтобы они им следовали, — она смотрела с видом человека, знающего себе цену. — Конечно, мало кому из них это пригодится в дальнейшем, но пока их творчество можно будет хотя бы читать! Когда-то именно такой я представлял себе будущую миссис Снейп: приятно посмотреть, приятно поговорить, не суется в те дела, которые ее не касаются, а ее родословную можно без опаски демонстрировать гостям… Тогда я завидовал Малфою — ему повезло с Нарциссой. Ближе к полуночи я поднимался, Стоун провожала меня до двери и, прощаясь, поворачивалась щекой, все больше открывая шею и кусочек плеча. И с тем же постоянством я чуть касался губами ее руки и уходил. Начинался февраль, и за обильными снегопадами и густыми туманами уже чувствовалось приближение весны. Времени года, которое я никогда не любил. Но в этом году многое менялось, и, пожалуй, начало весны могло быть неплохим поводом продвинуться чуть дальше в наших с профессором Стоун отношениях. Не стоит заставлять ее так долго и тщетно ждать, повернувшись щекой и склонив голову набок. Хотя… Ее шея в вырезе одежды выглядела волнующе. …И этот вечер был похож на предыдущие: маленький столик, крепкий кофе и очарование интеллектуальной респектабельности профессора. Постепенно Стоун превращалась в Веронику, а я нашел в замке место, где можно было быть просто Северусом, а не преподавателем, деканом или соратником в борьбе. — Что привело вас в Хогвартс? — Дамблдор срочно искал преподавателя маггловедения, я подумала, что это может быть интересно, пошла к министру и попросила меня рекомендовать — вы ведь знаете, отец был с ним знаком… Но я не думаю, что это серьезный предмет, просто остальные вакансии были уже заняты… Что-то обсуждая, я ходил по комнате с чашкой в руках. А вернувшись в кресло, хватился ее и взмахнул палочкой в направлении каминной полки: — Accio! Чашка поднялась, медленно двинулась ко мне, на мгновение зависла в воздухе… А потом вдруг разлетелась облачком брызг и осколков над креслом Вероники. Она вскрикнула. Горячий кофе темным пятном расплывался по тонкой светлой ткани домашней мантии. Я быстро отдернул подол с колен женщины: на бедре уже намечался ожог. — Простите, — я торопливо стер остатки кофе с ее кожи и протер ожог очень кстати завалявшимся в кармане заживляющим составом. И Вероника уже улыбалась, пока я чистил ее мантию, восстанавливал чашку и убирал прочие последствия инцидента. А я все поглядывал на ее ножки, соблазнительно открываемые все еще сдвинутыми полами одежды. На прощание Вероника, следуя обычному ритуалу, склонила голову набок. И я коснулся губами мягкой кожи ее щеки. Ее волосы пахли мелиссой. — Спокойной вам ночи, профессор. Вероятно, я отвлекся, произнося заклинание — были ли тому виной пальцы Вероники, медленно обводящие кромку чашки? — и палочка дрогнула в руке. Но результат, да простит мне мадам Стоун, оказался куда лучше, чем буднично плывущая в руки чашка кофе… Только отойдя от дверей, я наткнулся на троицу гриффиндорцев: — Колин, выслеживать некрасиво! А от тебя, Денис, я такого и вовсе не ждала! — Успокойся, Джинни. Надо же выяснить, чего это к ней зачастил Снейп! Хотя, понять можно — выглядит она классно… — меня они заметили довольно поздно. — Кажется, вы давно должны находиться в своей спальне? Или правила писаны не для гриффиндорцев? — я знаю, что в такие моменты мой голос напоминает скорее шипение. — Минус двадцать баллов за нарушение школьных правил и десять — за неуважение к преподавателю. С каждого. Никуда не денешься от этого проклятого факультета! Но, что таить, — повышенное внимание к женщине, которую я считал своей, льстило. После завтрака ко мне подошла мадам Помфри: — Профессор, мне нужно зелье с отбеливающими свойствами. — Для чего? — Для кожи. Вчера гриффиндорцы тренировались в хахачарах, и у одного из них вместо нужных чар получилось возвратное красящее заклятие. Бедный ребенок, все пальцы синие — и расстроен невероятно! Хоть смейся, хоть плачь. Я кивнул, с трудом сдерживая смех: это ж надо быть такими тупыми и неуклюжими, чтобы перепутать хахачары с красящим заклинанием! Да еще и с направлением ошибиться на сто восемьдесят градусов! Интересно, Минерва в курсе «подвигов» своих любимчиков? Рядом возникла Ковалевски: — Профессор, вам не говорили, что черный вам не идет? Вот что-нибудь желто-серенькое было бы очень мило. Под цвет лица… Вы хвастались, что и сами с красящим заклятием справитесь — или вам помочь? — Мадам Ковалевски, — медленно, так, чтобы шипение в голосе было хорошо слышно, — у вас ко мне есть какое-то дело? Кроме глупых высказываний? — Знаете, а черных змей не бывает. Вы или шипеть перестаньте, или мантию все же придется сменить! — она смотрит на меня с таким весельем, что я начинаю кое-что понимать: она просто играет. — Представьте себе, я с утра видел одну — в зеркале, — нет, дорогуша, обыграть меня не так-то просто: быстрого ответа ей в голову не пришло, а секундой позже я уже развернулся и ушел. Черных змей не бывает? Теперь уже — нет. Та, которую я каждый день вижу на своей руке, поблекла… И никуда не делась. Только это кого попало не касается! Послеобеденный урок у Хаффльпаффа и Равенкло был посвящен обесцвечивающему зелью. Непоседливые хаффльпаффцы за третьей партой создали очередное сомнительное варево вместо нормального зелья. — И что же это у вас вышло? Уж явно не то, что я задавал! — я взмахнул палочкой, опустошая котел… Варево волной поднялось со дна посуды, приняло в воздухе форму большой медузы — и с размаху шлепнулось на головы незадачливых авторов… Ш-Ш-ШМЯК! Я даже не стал снимать баллы — горе-зельеделы были похожи на двух котят, во время игры опрокинувших на себя миску с водой. Никакими магическими свойствами их творение, слава Мерлину, не обладало, так что они были просто испуганными, мокрыми и жалкими. Знал бы я, как это у меня вышло, непременно пользовался бы и впредь. Вероятно, я стал хуже контролировать себя — вот и прорывается неосознанное колдовство. Плохо, надо бы последить за собой… Этот вывод подтвердился днем позже. С утра незнакомая сова, скорее всего — из почтовой службы, принесла мне письмо в плотном, выделяющемся цветом и оформлением конверте. Я давно ждал этого письма, но читать при всех за завтраком не собирался — согнал какие-либо признаки эмоций с лица и занялся едой. — Северус, это важное письмо, да? — Вероника склонилась ко мне. Плохо, совсем плохо. Отсутствие постоянной опасности сделало меня небрежным: то я выплескиваю котлы и чашки, то позволяю посторонним читать мое настроение! Я извинился и вышел, проигнорировав вопрос Стоун. Насколько письмо важное, я узнаю, только прочтя его. Известие оказалось очень приятным. Долгие переговоры закончились устраивающим меня соглашением. Дело требовало от меня много времени и сил, но, однако же, того стоило. Вторую половину дня профессор Стоун проводила в библиотеке. Ее стол был похож на рабочий стол МакГонагалл или Грейнджер, в бытность ее учебы в Хогвартсе: женщина еле угадывалась за грудой книг, свитков и конспектов. Насколько я знал, так она готовилась ко всем своим занятиям. — А, профессор, послушайте, у меня тут возникла такая идея, я бы хотела с вами посоветоваться… Я так слышала, что Ковалевски интересуется всякими сомнительными учениями и втягивает в них студентов… — Да? Это вопросы к директору, подбор преподавателей — его дело. — Конечно, но я вот подумала… Можно было бы организовать для студентов семинар, пригласить туда Ковалевски — и развенчать все эти бредни. Как вы смотрите? — в ее голосе снова появилась все та же обворожительная беспомощность. — Вы поможете мне? — Думаю, это можно устроить. Я поговорю с Минервой. Какие темы вы планируете? — ох, не стоило Ковалевски играть со мной! — Ну, я думаю, первые две темы — «Разграничение темной и светлой магии» и «Суеверия и ложные представления о магии». Так пойдет? Уговорить Минерву организовать дополнительное учебное мероприятие никогда не составляло особенного труда. И вскоре приглашать Ковалевски стало ее задачей. Стоун же заручилась моим обещанием участвовать: «Это ведь вы здесь лучший специалист по защите от темной магии!», — лесть, конечно, но от привлекательной женщины — приятно. Теперь мы чаще встречались с Вероникой в течение дня: оба проводили часы в библиотеке, работая каждый над своей задачей и изредка перебрасываясь замечаниями и комментариями по поводу прочитанного. Вероника штудировала литературу из закрытого фонда, готовясь к организованному ей семинару. Посвящать ее в то, насколько я знаком с темной магией, я не стал — не такие у нас отношения. Женщина — не друг и не враг, чтобы быть с ней откровенным. Это можно, к примеру, с МакГонагалл — не припомню, чтобы она вообще когда-либо напоминала мне женщину, просто какой-то стойкий оловянный солдатик. Скорее всего, у Вероники были какие-то обрывочные представления о традициях нашей семьи, но сейчас о Черной Метке на моей руке никто не говорил, а потому представлениям так и придется остаться обрывочными. «Разграничение темной и светлой магии» мы собирались обсуждать в следующую пятницу после ужина. …Стулья в отведенной для семинара аудитории расставили полукругом, а парты убрали. Студентов собралось человек тридцать пять, и факультеты были представлены все. Наши со Стоун кресла стояли напротив кресла Ковалевски: «Стоун&Снейп vs Ковалевски», — незримо читалось над ними. Вероника была в своей обычной короткой светлой мантии, профессор защиты от темных сил — в не менее обычном для нее пестром платье, так что я смотрелся на их фоне большим черным пятном, тушью, пролитой на книгу с картинками. — А-а, я поняла! Вы с профессором Стоун будете изображать темную и светлую магию, а я — вас разграничивать!.. — радостно воскликнула Ковалевски, но ее перебила Стоун, требуя внимания. Вероника вела мероприятие, а мы с Ковалевски сидели в сторонке, изображая приглашенных экспертов. Только-только закончившаяся война коснулась многих, и три факультета единым фронтом выступали за категорический запрет на использование темной магии. Я обратил внимание на Уизли: ее семья потеряла двоих, и печаль не уходила с лица девушки почти никогда. Рональд, насколько я понял, был ее любимым братом, а Персиваль… Он погиб как-то случайно, и его смерть не оправдывали никакие цель или достижение… Горячий спор разворачивался, главным образом, вокруг того, какие заклинания следует отнести к запрещенным. Слизеринцы отмалчивались: война не обошла их семьи, но большинство были по другую сторону. Вдруг с задних рядов потянулась тоненькая рука — моя Авис пыталась привлечь к себе внимание: — А профессор Ковалевски говорит, что главное — не заклинания, а цель… Аудитория затихла и уставилась на профессора. — Да, я считаю, что не в форме использования, а в цели состоит главное различие между темной и светлой магией. Любое заклинание может быть использовано и с добрыми, и со злыми намерениями. К примеру, обычным «wingardium leviosa» можно воспользоваться не хуже, чем «авадой»… Что-то в ее словах было, я криво усмехнулся, вспомнив Поттера и Уизли над поверженным троллем. Но игра есть игра, не я ее начал. Я немного сдвинул вверх левый рукав своей мантии, так, чтобы это видела только Ковалевски, а потом вернул его на прежнее место и невинно поинтересовался: — Профессор, скажите, а какое из непростительных проклятий вы хотели бы опробовать на себе? С благими намерениями? В повисшей тишине я смотрел на ее лицо: ее реакция была бурной, но даже я не мог определить, что за чувства выражала ее мимика. — Я подумаю над вашим предложением, — попыталась она оставить последнее слово за собой, но было понятно, что этот спор она уже проиграла. Даже несмотря на то, что позиция у нее была довольно интересной. Вечерний кофе с Вероникой превратился в обсуждение нашей «победы». — Лихо вы ее! Вы сказали ей что-то еще, чего остальные не слышали? — Да нет, — ответил я чистую правду. Только кое-что показал, но Стоун знать об этом не обязательно. Февраль заканчивался, воздух постепенно теплел, день становился длиннее, а солнце — все приветливее. Говорили, что профессор по защите от темных сил перенесла свои занятия на улицу. И однажды, выйдя во двор в середине дня, я увидел группу студентов, столпившихся вокруг мадам Ковалевски. Последние островки снега в этом месте были убраны, вероятно, каким-то из согревающих заклинаний, на обнажившейся земле виднелась пробивающаяся молоденькая травка. Профессор в центре круга, образованного горящими кострами, отрабатывала с учениками какие-то жесты. В ее руках не было даже намека на палочку, и она стояла на земле… босиком! Я подошел ближе: — Добрый день, профессор! Вы что, решили заняться закаливанием? — Нет, я объясняю студентам, что без обуви они имеют значительное преимущество по сравнению с обутым противником. — Вот как? И почему же? — Лучше координация, устойчивость, более быстрая реакция, — она пожала плечами, как будто объясняла само собой разумеющиеся вещи. — Думаю, что туфли уж никак не снижают скорость моей реакции. Хотите проверить? Она резко взмахнула палочкой, посылая в меня стандартные для такого случая хахачары. Разумеется, я успел увернуться задолго до того, как заклинание достигло места, где я стоял. — Профессор, позвольте полюбопытствовать: сколько лет прошло с тех пор, как вы впервые одели туфли? — Лет сорок, — удивился я бессмысленности вопроса. — Ну вот, — обратилась Ковалевски к студентам, — через сорок лет вы будете двигаться в обуви так же хорошо, как профессор Снейп… Спасибо за демонстрацию, профессор! Она отвернулась к детям, давая понять, что наш разговор окончен. На следующее утро Дамблдор появился в Большом зале встревоженный и потерянный. Взгляд директора метался по залу, но не было оснований считать, что профессор хоть что-то замечал. Он держался поближе к МакГонагалл и время от времени останавливался глазами на ней, ища поддержки, но гриффиндорский декан выглядела не лучше директора. — Что-то случилось? — поинтересовался я у нее, когда мы все же сели за стол. — Фоукс пропал, — почти со слезами в голосе ответила Минерва. Известие было ошарашивающим, и на лицах моих коллег читался весь спектр эмоций — тревога, испуг, недоумение… Хагрид смотрел на директора глазами изумленного и расстроенного ребенка. Стоун сообразила, что случилось что-то нехорошее, но ей трудно было понять всю серьезность ситуации. Только члены Ордена Феникса знали, насколько важна эта птица — этот бессмертный символ возрождающейся несмотря ни на что надежды. А вот Ковалевски не выглядела ни удивленной, ни расстроенной — спокойно ела свою овсянку, болтая под столом ногой. Похоже, пропажа феникса не только не взволновала ее, но даже не стала неожиданностью. Профессор посмотрела на меня и улыбнулась одними глазами.
| 
Великобритания, 27.04.24.
ДЫРЯВЫЙ КОТЕЛ
ПОДШИВКИ 
